Везде
A Person in a Totalitarian State. Article One: War and Fear
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
A Person in a Totalitarian State. Article One: War and Fear
Annotation
PII
S023620070009632-2-1
DOI
10.31857/S023620070009632-2
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Sergei A. Nickolsky 
Occupation: Chief Research Fellow, Head of the Philosophy of Culture Sector
Affiliation: RAS Institute of Philosophy
Address: 2/1 Goncharnaya Str., Moscow 109240, Russian Federation
Edition
Volume 31 Issue 2
Pages
128-149
Abstract

Just as totalitarianism of the Soviet type determined the nature, consciousness, and features of human existence in peacetime, so, if not to a greater extent, with the beginning of the great Patriotic war, it affected the consciousness and actions of the fighting person. The first post-war reflections on this subject were offered in the military prose of wartime writers — in the novel “Cursed and killed” by Viktor Astafiev, in the stories of Vasil Bykov, as well as in the novel “Life and fate” by the war correspondent Vasily Grossman.

Having arisen in the USSR with the beginning of Stalin's rule, totalitarianism quickly found its own fundamental basis — the fear based on the human instinct of self-preservation. It was fear, fueled by often purposeless, but constant and brutal repression, that took hold of Soviet society so much that, along with political and organizational factors, it became one of the causes of the large-scale catastrophic defeats of the beginning of the great Patriotic war. The definition of the Patriotic war not only as a people's war, but also as a war of the totalitarian state, does not agree with the position that Stalin's wartime totalitarianism with its characteristic cruelty was necessary, that its critical analysis is not permissible and should be regarded as anti-Patriotic.

The article attempts to show that Soviet totalitarianism had historical roots, and in the war not only did not contribute to, but objectively prevented the victory over fascism. Totalitarianism reduced the human warrior to the level of a means of solving problems, created conditions in which courage and professionalism gave way to fear and cowardice, often gave rise to the desire in the moods of people to please the leader and his inner circle at any cost, in general, was the enemy of a free man and if possible destroyed such a person.

Keywords
man, war, totalitarianism, autocracy, politics, masses, movements, freedom, heroism, cowardice
Received
09.05.2020
Date of publication
15.05.2020
Number of purchasers
38
Views
2314
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
Additional services access
Additional services for the article
Services benefits
100 RUB / 1.0 SU
Additional services for the issue
Services benefits
880 RUB / 16.0 SU
Additional services for all issues for 2020
Services benefits
4224 RUB / 84.0 SU
1 Трагедия и героика народов СССР, проявившиеся в Великой Отечественной войне, были столь велики, что до настоящего времени исключали попытки развернутого анализа. Тем не менее время от времени прежде и в особенности теперь, по мере все большего увеличения временной дистанции, потребность в такого рода исследованиях становится не только возможной, но и необходимой. Периодичность возникающего запроса на все более широкий и глубокий анализ Отечественной войны связана с тем, что в недавнюю перестройку именовалось «гласностью». Отказ от тоталитаризма — от массовых репрессий времен «культа личности Сталина» — в период хрущевской «оттепели», горбачевские попытки утверждения «социализма с человеческим лицом», равно как и ельцинская демократия 1990-х, — все это открывало новые возможности для расширения «зоны правды», выявления природы тоталитаризма и обретения опыта противостояния ему, в том числе и в период Отечественной войны.
2 Однако периодически возникавшие «запросы на правду» столь же периодически спустя непродолжительное время старательно сводились на нет. Таким образом, нераскрытая «тайна» бытования тоталитаризма в советском обществе исключала возможность показа его античеловечной природы и, само собой, затрудняла необходимую политическую и культурную работу по его искоренению.
3 Понимание того, что СССР был тоталитарным государством, не позволяет рассуждать исключительно в логике «на нас напали — мы оборонялись». Начиная с Ленина и позднее при Сталине РСФСР — СССР не отказывался от идеи мировой революции, что существенно влияло на внутреннюю политику и даже входило в предвоенную внешнеполитическую стратегию страны. С пониманием тоталитарной природы советского государства связаны необходимость анализа природы довоенного немецкого и советского обществ, научное изучение и философское осмысление протекавших в них процессов. И если в этом отношении с немецкой стороны уже много сделано и в общественном сознании жителей Германии даже укрепляется позиция «довольно каяться», то в российском обществе наблюдаются лишь первые робкие шаги и преобладает всемерно поощряемая установка «все делалось правильно».
4 С позицией, не допускающей возможности критического анализа тоталитарных проявлений на войне, были связаны имевшие место в прошлом отказы в публикациях антисталинской прозы В.С. Гроссмана, оголтелые нападки на В.П. Астафьева, личные оскорбления В.В. Быкова. И хотя перманентная патологическая активность наследников сталинизма не может нанести ущерб произведениям высокой литературы, все же следует повторить: в самой постановке задачи осмыслить, что понимал и испытывал советский солдат на войне, чего страшился, будучи зажатым между Сциллой гитлеровской тоталитарной смерти и Харибдой большевистского тоталитарного строя, нет ничего непатриотичного. А если обвинения в антипатриотизме в случае анализа сталинизма все же звучат, то это свидетельство скрытого желания сохранить в неприкосновенности то античеловеческое, что в сталинизме было и что его адепты хотели бы увековечить, видя в этом эффективный инструмент управления обществом.
5 Применительно к ситуации «человек на войне» к числу важнейших относится поставленный В.В. Быковым вопрос о том, с какой стороны человек ощущал не всегда явный, но никогда до конца не исчезающий из сознания страх [6]. В одном из интервью писатель говорил: «Предчувствую сакраментальный вопрос про страх: боялся ли? Конечно, боялся, а, может, порой и трусил. Но страхов на войне много, и они все разные. Страх перед немцами — что могли взять в плен, застрелить; страх из-за огня, особенно артиллерийского или бомбежек. Если взрыв рядом, так, кажется, тело само, без участия разума, готово разорваться на куски от диких мук. Но был же и страх, который шел из-за спины, — от начальства, всех тех карательных органов, которых в войну было не меньше, чем в мирное время. Даже больше» (курсив мой. — С.Н.) [7].
6 В данной статье я делаю попытку проанализировать некоторые элементы политико-идеологической природы сталинского СССР, проявившиеся в ходе Отечественной войны, беря за основу тексты писателей-фронтовиков, подкрепленные историческими исследованиями. Из большого массива художественных произведений об Отечественной войне выбраны тексты лишь трех названных писателей, потому что в их наблюдениях и размышлениях предприняты, на мой взгляд, наиболее глубокие попытки за внешними проявлениями войны увидеть сталинский тоталитаризм, а также страх, не только свойственный ей и постоянно присутствующий, но и производимый тоталитарными инструментами, прибавлявший войне еще большую жестокость, несправедливость, напрасные смерти.
7

Исторические истоки советского тоталитаризма

8 Тема человека в советском тоталитарном государстве огромна и до настоящего времени разработана незначительно. Разумеется, обращаться к ней в полном объеме в рамках небольшой статьи — заведомо невыполнимое и уязвимое для критики дело. Тем не менее, поскольку далее речь пойдет о советском человеке в условиях войны, ведущейся тоталитарным государством, упомянуть об истоках советского тоталитаризма необходимо.
9 Построившие тоталитарное государство большевики, в отличие от нацистов, основавших Третий Рейх на идее расовой чистоты1, своей целью полагали основанное на классовом подходе принудительное осчастливливание мира в соответствии с «всесильным марксизмом» в их интерпретации2. Тому обстоятельству, что наследник ленинизма — сталинский тоталитаризм — как форма организации общественного бытия столь быстро возник и распространился в нашей стране, сменив политические явления прямо противоположного свойства — свергнутый самодержавный абсолютизм, робкую (в пределах партии большевиков) демократизацию и эксперименты по культурному развитию масс, — послужили, на мой взгляд, несколько причин.
1. В Германии, как и в СССР, тоталитаризму было свойственно развитие по определенной, достаточно жесткой логике. Начав с идеи уничтожения «ущербных рас», гитлеризм эволюционировал в направлении «очищения» от «некачественных» человеческих индивидов внутри самой немецкой нации и, если бы этот процесс не был прерван победой Красной Армии, то и от больших масс германских «недоарийцев», оставив для будущего лишь немецкую «элиту» — СС.

2. Одно из наиболее полных художественно-философских описаний становящегося большевизма —времени политики военного коммунизма и затем завершения коллективизации и первых шагов индустриализации (1918–1934) — находим в произведениях А.П. Платонова (роман «Чевенгур», повести «Котлован» и «Ювенильное море», рассказ «Джан») [13; об этом см. также: 11, с. 74–174].
10 Первая причина связана с исторической инерцией. Она заключается в том, что возникшее при Иване Грозном Московское царство уже содержало в себе зачатки будущего тоталитарного строя: механизм «собственности/бессобственности» на материальные предметы и самого человека, а также опричнину как полицейскую силу, которая обеспечивала действие этого механизма и подчинялась только декретам, исходящим непосредственно от самодержца [12, с. 115–128]. В отличие от Европы, где абсолютный монарх был первым лишь среди равных себе региональных властителей и к тому же стеснен общественным договором и традициями неприкосновенности частной собственности, равно как и развитой системой права, на Руси самодержец считался началом и концом всего, был волен во всяком и во всем. И тут верную мысль Х. Арендт, наиболее глубокого исследователя тоталитаризма, о том, что «тотальное господство — это единственная форма правления, с которой невозможно какое-либо сосуществование» [2, с. 7] корректирует вся отечественная история: за прошедшие почти пять веков население нашей страны научилось жить и выживать в протототалитарной (самодержавной) и тоталитарной общественной среде.
11 Другой причиной быстрого возникновения и распространения сталинского тоталитаризма была политическая и культурная недоразвитость страны, всего лишь несколькими десятилетиями ранее ступившей на капиталистический путь развития. Не было субъектов, способных тоталитаризму противостоять, но зато наличествовала общественная готовность тоталитаризм принять. Партии, осознававшие положение дел и выражавшие интересы социальных групп, только формировались, а их лидеры в политическом отношении были фигурами слабыми3. Так, в 1887 году возник «Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России» (« Бунд »), в 1898 — малочисленная нелегальная Российская социал-демократическая рабочая партия (РСДРП), в 1905 — партия Конституционных демократов, а в 1906 году — наследница народничества партия социалистов-революционеров (эсеров). За исключением большевиков, все они просуществовали недолго и ко времени становления российского тоталитаризма (начало 1920-х годов), кроме дольше других продержавшегося левого крыла партии эсеров, были распущены и запрещены, а их лидеры либо погибли в вооруженных столкновениях, либо были арестованы, расстреляны или эмигрировали.
3. Что касается природы становящегося в начале 1930-х годов немецкого тоталитаризма, то в Германии главным источником тоталитарного сбоя в историческом развитии страны были непомерные материальные тяготы и всеобщее национальное чувство унижения, возникшие от назначенной державами-победительницами неадекватной ответственности всего народа за трагедию Первой мировой войны.
12 В целом, конституционное ограничение бескрайнего российского самодержавия — предтечи тоталитаризма — от времени провозглашения политических свобод в 1905 году и до революций 1917 года было незначительным и испытывало постоянные репрессивные импульсы от все еще сильного самовластья. И если европейское конституционное правление обеспечивало исполнение законов, то в России отношение к законам традиционно носило показной характер. Сопутствующие капитализму классы как общественные структуры только начинали складываться и их реверсивное движение под воздействием тоталитарной формы правления вновь в состояние бесструктурных и безликих масс сделало невозможной их организованную оппозиционную солидарность.
13 Кроме того, низкая культура общественной жизни, полуварварское состояние и социально-политическая неразвитость российского населения толкали его на путь формирования народных националистических движений с их увлекающей своей простотой формулой деления мира на «своих» и «чужих»4. Обывателя подобная простота при затраченных минимальных усилиях превращала в значимого деятеля, возвеличивала в собственных глазах. Х. Аренд справедливо подмечает «тот факт, что пандвижения начались в странах, которые никогда не знали конституционного правления, из-за чего их вожди наивно-естественно представляли себе правление и власть в виде произвольных решений сверху» [там же, с. 284]. Видимость этой свободы личных решений при реальном властвовании над себе подобными, ограниченной лишь «духовной» верностью вождю, в полной мере обеспечила адептам нового строя сталинский тоталитаризм. И хотя в послеоктябрьской России большевизм пытался насаждать среди масс интернационализм, его идеология, да и сами попытки, были всего лишь «яблочной кожурой» (Ф. Ницше) на сочной мякоти националистического плода.
4. Временную политическую форму эти движения приняли, образовав «Союз русского народа» (1905–1917) и «Русский народный союз имени Михаила Архангела» (1908–1917).
14 Политическая и культурная недоразвитость страны дополнялась проводимой Сталиным тщательной атомизацией общества. Последняя обеспечивалась периодическими чистками, за которыми следовали групповые ликвидации. Чистки проводились таким образом, чтобы одинаковая судьба грозила обвиняемому и всем, состоящим с ним в самых обычных отношениях, — родственникам, друзьям и знакомым. «Следствие этого простого и хитроумного приема “вины за связь с врагом” таково, что, как только человека обвиняют, его прежние друзья немедленно превращаются в его злейших врагов: чтобы спасти свои собственные шкуры, они спешат выскочить с непрошеной информацией и обличениями, поставляя несуществующие данные против обвиняемого» [там же, с. 363].
15 Наконец, третьей причиной советского тоталитаризма была его собственная активность. Через непродолжительное время после своего официального рождения — назначения Сталина на пост Генерального секретаря ЦК ВКП(б) (апрель 1922 года) — советский тоталитаризм проявил себя уничтожением любой самодеятельной оппозиционности, подавлением не санкционированных властями движений (будь то профсоюзы, творческие союзы или политические организации), равно как и созданием разнообразных бюрократических организаций. Партия коммунистов стала специально формируемой авангардной общественной структурой, вооруженной и одновременно скованной идеологическими догмами, ближайшим звеном в цепи, которую держал в руках тоталитарный вождь.
16 Однако при такой форме правления главным фактором, определяющим коммунистический строй, была все же не партия, а тайная полиция, ведущая свою официальную родословную еще от опричнины Малюты Скуратова. Если «передовой отряд пролетариата» делал вид, что выражает его (пролетариата) интересы, которые предстояло осмыслить и затем в соответствии с интересами тоталитарной верхушки интерпретировать в качестве всеобщих, то полиция была инструментом прямого действия, следующим директивам. «Правление декретами и указами, — отмечает Х. Арендт, — имеет заметные преимущества для контролирования обширных территорий с разнородным населением и для политики подавления. Эффективность такого правления высока просто потому, что оно игнорирует все промежуточные ступени между изданием и применением декрета и блокирует политические суждения людей благодаря утаиванию информации» [там же, с. 285]. Именно в силу своей эффективности в условиях России тайная полиция и заняла центральное место в стране.
17 О мере подчинения человека государством и, напротив, о мере того человеческого в человеке, что в условиях войны тоталитаризму осталось неподвластно, в точности судить, конечно, нельзя. Несомненно и то, что одержанная советским народом военная победа, кроме вполне очевидных материальных причин, свидетельствует о победе его человечности (на время вырвавшейся из под «глыб» тоталитаризма), которая возобладала над гитлеровской целью уничтожения части человеческого рода. Однако этот счастливый итог не может отменить необходимости исследования природы советского тоталитаризма, тем более что сразу после победы Сталин озаботился воссозданием и дальнейшим совершенствованием тоталитарного пресса над не в меру вкусившем свободу советским воином. Последующие вожди если не прибегали к тоталитаризму в чистом виде, то не гнушались близкими ему формами авторитаризма, да и страх — память о тоталитарном прошлом — в качестве элемента управления эксплуатировали в полной мере.
18

Тоталитарный страх — враг свободного человека

19 Если согласиться с утверждением Х. Арендт о том, что сущностью тоталитаризма является массовый, не имеющий определенной направленности, анонимный и регулярный геноцид, то следует признать, что страх — фундаментальное и первичное основание тоталитаризма. Страх как базовая врожденная эмоция, более древняя, чем радость и любовь, имеет глубокие корни в инстинкте самосохранения. Данной эмоции присуща защитная полезная функция — мобилизация сил организма, которая активизируется не только при реальной или воображаемой опасности, но и при воспоминании о таковой в прошлом. Причинами, усиливающими страх, могут быть чувства одиночества, покинутости, подавленности, ощущение бессилия, а последствиями испытания страха — состояние, побуждающее человека к физическому действию — бегству, поиску спасения. Для охваченных страхом людей типичны необдуманные или бессознательные действия, паника, которая усиливается психологическим заражением, характерным для коллективов. Страх, не обузданный разумом, стыдом и волей, обрекает человека на трусость, заставляет «терять голову» (М. Хайдеггер). Очевидно, что приведенные характеристики страха в полной мере давали о себе знать в войну.
20 Страх как фундаментальная основа любого государственного тоталитарного террора в СССР имел свою историю становления. Впервые эта основа была заложена Лениным, провозгласившим упразднение «буржуазного права» и замену его «революционным правосознанием масс». Уничтожив институт права — важнейший посредствующий элемент между властью (властителем) и народом (массой) — и демагогически «наделив» властью «революционный народ», а фактически сконцентрировав власть в руках группы диктаторов, «вождь пролетариата» построил первую большевистскую машину государственного тоталитарного террора. Как и обычно первые образцы, она была несовершенна, поскольку ограничивала КПД страха — попеременно направлялась на конкретные объекты: «крупную буржуазию», помещиков, «религиозников», белое офицерство. К тому же она не всегда доходила до конечной цели — смерти, допуская исключения: даровала жизнь оппонентам, сажала их на пароходы, не препятствовала партийной демократии и дискуссиям. Действие машины не было тотальным. Те, кто не входил в группы, назначенные к ликвидации, равно как и те, кто считался «своими», могли не бояться.
21 Пришедший к власти, однако не сразу овладевший ею в полной (тотальной) мере, Сталин поначалу был вынужден смириться с недостаточной эффективностью машины государственного тоталитарного террора и также вынужденно определять цели репрессий и террора: «недобитых» прислужников самодержавия, двуличных буржуазных специалистов — врагов советского строя, вчерашних однопартийцев, нынешних «врагов советского народа» и шпионов, деревенских эксплуататоров-кулаков. Однако постепенно репрессии и порождаемый ими страх утратили определенные цели и стали направляться в любую точку социального пространства, в том числе и в сами «органы». Страх становился частью жизни, превращался в самостоятельную, активно живущую сущность.
22 На последнем этапе своего предвоенного развития сеющий страх государственный тоталитарный террор обрел новое качество. Поскольку находить грань между «кулаком-мироедом» и самоэксплуатирующимся «хозяином-середняком» не всегда было возможно, а необходимость ограбления деревни и пополнения ГУЛАГа рабской силой росла, террор стал осуществляться без назначения конкретных целевых групп. Задаваемый государством план на репрессивные действия подобного свойства сделал страх всеобщим состоянием. Не только бесцельность как принцип, но и вневременность (не было понятно, когда репрессивный механизм действует, а когда — нет) и, что особенно важно, закрепленность террора в памяти (не только современников, но и последующих поколений) придали советской тоталитарной машине максимальную эффективность. И если об официальной дате смерти тоталитарной машины (прекращении массовых репрессий) говорить еще можно, то о ее смерти как полном исключении из памяти — довольно сложно. Всякий раз, когда власть допускает откровенный или замаскированный «перескок» через публичность и право, открыто используя полицейский механизм или попустительствуя его непосредственному действию, тоталитаризм возрождается в «мягкой» форме посредством реанимации, казалось бы, давно умершего страха.
23 Впрочем, у советского страха, включая страх на войне, была и мировая предыстория. В художественной форме основание тоталитарного террора было предугадано и адекватно описано Ф. Кафкой в романе «Процесс» (1915). Главный герой произведения — страх, который «производит» некая таинственная организация для «потребления» массами. В ней автору удалось предугадать многие черты реального советского и германского тоталитаризм.
24 Для осознания феномена страха в его фактическом проявлении — трагедии начала Великой Отечественной войны — следует обратиться к исследованиям историков. Вот как, к примеру, анализирует разгром наших войск на Западном и Юго-Западном фронтах М.С. Солонин. Разгром, по оценке исследователя, был, казалось бы, невозможен, поскольку и по количеству вооружений (более чем трехкратному), и по их качеству (танков в первую очередь) мы значительно превосходили силы гитлеровцев. Среди наиболее очевидных, но до сих пор не объясненных просчетов были неуничтоженные в паническом бегстве солдат мосты через Неман — главный водный рубеж Западного фронта, отсутствие информации о нахождении своих войск и штабов, равно как и сил противника, а также потеря управляемости на театрах военных действий, в результате чего механизированные корпуса Красной Армии двигались хаотично, не «находя» немецких войск, увязая в болотах, растрачивая моторесурс, погибая под бомбежками и попадая в окружения. При «минимальноразумном управлении» на Западной Украине советские мехкорпуса должны были просто раздавить танковую группу Клейста, но вышло наоборот [14, с. 100].
25 Видимо, для хотя бы частичного понимания трагедии такого немыслимого разгрома найдено несколько верных слов — «минимально-разумное управление». И о причинах отсутствия такового М.С. Солонин дает зримое представление, сообщая о страхе конкретного военачальника маршала Г.И. Кулика. Так, согласно свидетельству начальника 3го отдела (контрразведка) 10й армии, прибывший на фронт маршал приказал всем снять знаки различия, выбросить документы, а затем, вслед за ним, переодеться в крестьянскую одежду, что тут же и сделал.
26 Но Кулик был человеком Сталина и за это маршала всего лишь поругали [там же, с. 24–25]. В дальнейшем Кулик провалил операцию по деблокированию Ленинграда, а приехав на Кубань для укрепления обороны Керчи, сразу же организовал отправку в тыл спецвагона с продовольствием и алкоголем. За мародерство в зоне боевых действий на этот раз маршала отдали под суд и понизили в воинском звании до генералмайора, правда вскоре восстановили. Однако в 1945 году «за развал боевой подготовки в запасных воинских частях и “бытовое разложение” сняли и с этой работы, снова понизили, а потом вновь вернули маршальские звезды. И лишь в 1950 г., когда Военная коллегия Верховного суда установила, что в пьяных разговорах маршал ругал партию, его разжаловали: этого Сталин никому не прощал, даже своим любимцам» [там же].
27 О том, что трусость Кулика был явлением частым, исторические исследования дают много свидетельств [5]. Несомненно, в невозможности наладить «минимально-разумное управление», наряду с другими факторами, существенную роль играл страх перед внешним врагом, который в данном случае оказался даже сильнее страха перед собственным тоталитарным правителем.
28 На войне страх побеждается разумом, стыдом и волей, из чего рождается героизм. И возможно, наиболее содержательно это удается показать художественной литературе. Так, в романе «Жизнь и судьба» (главы о боях за Сталинград) В.С. Гроссман описывает историю о доме-крепости «шесть дробь один». Расположен дом на выступе обороны и, пользуясь своим положением, обороняется и корректирует огонь артиллерии. Солдаты, конечно, обречены, и это им известно. С помощью этого сюжета писатель мастерски создает глубокое напряжение между домом как «островком свободных людей» и остальным пространством романа, где бытуют герои. При этом значение самого дома Гроссман акцентирует нарочитым замечанием: не было ясно «подобрались ли в доме «шесть дробь один» удивительные, особенные люди, или обыкновенные люди, попав в этот дом, стали особенными…» [9, с. 182]. А далее следует портрет «управдома» — капитана Грекова, в чем-то напоминающий образ толстовского капитана-артиллериста Тушина: «Какоето удивительное соединение силы, отваги, властности с житейской обыденностью. Он помнит, сколько стоили до войны детские ботинки, и какую зарплату получает уборщица либо слесарь, и сколько давали на трудодень зерном и деньгами в колхозе, где работает его дядя.
29 То говорил он о довоенных армейских делах с чистками, аттестациями, с блатом при получении квартир, говорил о некоторых людях, достигших генеральства в 1937 году, писавших десятки доносов и заявлений, разоблачавших мнимых врагов народа.
30 То казалось, сила его в львиной отваге, в веселой отчаянности, с которой он, выскочив из пролома в стене, кричал:
31 — Не пущу, сукины коты! — и бросал гранаты в набегающих немцев.
32 То кажется, сила его в веселом, простецком приятельстве, в дружбе со всеми жильцами дома» [там же, с.183]. В этом доме Греков свободно рассуждает о глупости Ленина, вообразившего, что можно руководить свободным человеком, об ужасах коллективизации, о преступлениях НКВД.
33 Первый конфликт противоположных мировоззрений случается, когда капитан отказывается отправлять донесения в дивизию, отговариваясь, что у него на ерунду нет времени. «Там у них не воинская часть, а какая-то Парижская коммуна» [там же, с. 171], — докладывает комдиву проверяющий, а комиссар полка тут же квалифицирует положение как «партизанщину». С целью обязательного встраивания вышедшей из-под контроля, самоуправляющейся боевой единицы в общую пирамиду начальствования в дом направляют партийца-ленинца батальонного комиссара Крымова. С первого разговора он ставит перед собой цель — Грекова «согнуть» и в дальнейшем он таки пишет на капитана рапорт, за которым, если бы Греков не погиб, последовали бы штрафбат, лагерь либо расстрел.
34 Комиссара Крымова приводит в ярость отсутствие у бойцов страха перед ним, представителем всесильного государства, ощущаемое им «естественное равенство» людей, не желающих, как положено, подобострастно и покорно реагировать на его заявление: «Я к вам прислан партией»5. Он также негодует по поводу того, что ставшие свободными перед лицом смерти люди осмеливаются задавать ему крайне опасные для обычной жизни вопросы (например: как бы ликвидировать колхозы после войны?). Ответить на вольные слова партийцу нечего. Да и автор не видит выхода из интуитивно сложившейся у него мысли: «внушаемый тоталитарным государством страх — враг победы» — и потому одну сторону спора удаляет: комиссар получает рану и покидает дом «шесть дробь один». При этом Крымов убежден, что его спящего специально подстрелил «враг» Греков.
5. Осознанно или нет, но В.С. Гроссман в данном случае воспроизводит лексику большевика Штокмана — созданного М.А. Шолоховым в «Тихом Доне» персонажа, который послан бунтовать казаков.
35 У писателей-фронтовиков нет решения, как освободиться от мешающего воевать, насаждаемого властью тоталитарного страха и потому самое большее, что могут изобразить даже самые решительные и дальновидные из них, оказывается сведением личных счетов. Это и осуществляет герой романа В.П. Астафьева «Прокляты и убиты» — капитан Щусь. Он устраивает убийство начальника политотдела дивизии полковника Мусенка — приятеля одного из сталинских приближенных. Заслуженная расплата? Но вот слова умудренного жизнью командира полка: «Молодец! Экой ты молодец! Айяаая! Айяяаай! А ты обо мне, о товарищах своих подумал? Об своей, наконец, седеющей, но нисколько не умнеющей голове подумал? Об детях своих и наших? Ты чё, досе не понял, где живешь? С кем бедуешь? До чего же эдакто можно докатиться?..» [3, с. 554]. 
36 «Убив» в своем романе поганца Мусенка, писатель отвел душу. И главного героя «спас» — не унюхали след особисты. А то было бы громкое дело со звездопадом на их погоны и грудь, что раскрыли великий заговор. И определили бы для заговорщика, его товарищей и их родни свинец в сердце и лагерную пыль. Кому? Преодолевшим страх героям! Объективно помогая фашистам. Наказывая за труса, «воинская специальность» которого — поддерживать в человеке инициированный государством тоталитарный страх — угрозу возможных репрессий.
37 Непривычная получается логика. Но только такой она и может быть в ситуации заведомо нечеловеческой — не только потому, что речь идет о войне как величайшей трагедии, но и о войне, которую ведет тоталитарное государство.
38 В первой части уже упомянутого романа В.П. Астафьев повествует о жизни в учебном полку (который расположен в тылу) только что призванных в армию в 1942 году молодых парней. Жизнь в казарме с обледенелыми стенами, в постоянном голоде, без достаточного обмундирования, с изредка проводимыми военными занятиями, но с регулярной бессмысленной маршировкой и промыванием мозгов малообразованными политруками приводит к тому, что в крестьянских парнях поселяется страх, они приучаются бояться своих начальников, считать себя вещью в их руках. Исключение среди молодых бойцов — от природы отчаянные или уже побывавшие в уголовке, а также солдат-старообрядец, да не годный к войне призывник-интеллигент. Отдельную группу составляют объективно враждебные тоталитаризму фигуры: умный независимый командир майор Зарубин, кадровый старшина — участник еще Первой мировой, девушки-медсестры, другие офицеры.
39 В «учебе» молодых бойцов случаются и показательные уроки. Измученные голодом братья Снегиревы отлучаются из расположения полка в свою недалекую деревню — повидаться с матерью. Возвращаясь в полк, они несут вещевые мешки с провизией для товарищей. Братьям приписывается дезертирство, и присланная команда устраивает показательный, ради устрашения полка, расстрел. Командует палачами майор-прокурор. Совершив убийство на глазах ошеломленного, ощущающего глухую ненависть молодого воинства, он садится в сани, рассуждая о том, что не хочет русский народ «ни понимать, ни ценить» родную власть и судьба его, майора-прокурора, — тянуть лямку «ответственной, но неблагодарной работы», которую ему поручила партия Сталина [там же, с. 161].
40

Тоталитаризм на войне: солдат — средство решения военных задач

41 Одно из основных проявлений тоталитаризма на войне, отмечаемых писавшими о ней авторами, — отношение к солдату воинских начальников исключительно как к средству решения задач. «Нас и солдатами-то стали называть только после войны, а так — штык, боец, в общем, — неодушевленный предмет…» [4, с. 7], — вспоминал В.П. Астафьев. Солдат почти всегда рассматривается как материал, который не просто возможно, но даже нужно, не размышляя о его сбережении и целесообразом «применении», бросать в топку войны. В логике принятия такого тоталитарного по своей природе решения важна только цель. Исполнение приказа рациональным способом почти никогда не рассматривается, если последний хоть в малой степени ставит под сомнение гарантированность личной выгоды отдающего приказ начальника, его надежд на награды, звания, похвалы начальства вышестоящего.
42 В романе В.С. Гроссмана командир танкового корпуса Новиков в направлении своего удара видит не подавленные артиллерией огневые точки немцев. Добить их до наступления — дело нескольких минут. Но на всех уровнях советского воинства начиная с пехотной роты (порядка 110 бойцов) у каждого командира есть политический надсмотрщик, призванный контролировать неукоснительное выполнение воинского приказа и директив партии. Есть такой и у комкора. Гетманов — профессиональный партийный функционер, параллельно с командованием «курирующий правильность» военного руководства6. Писатель подробно пишет о его двуличии, эгоизме, подлости. Вот пример. В отношении случившейся задержки наступления в личном разговоре с Новиковым Гетманов хвалит его за разумную и ответственную смелость. И в самом деле, ведь задержал атаку на восемь минут: «Командарм жмет. Командующий фронтом требует немедленно ввести танки в прорыв. Сталин, говорили мне, звонил Еременко, — почему танки не идут. Сталина заставил ждать! И ведь вошли в прорыв, действительно не потеряв ни одной машины, ни одного человека.
6. И в послевоенной Советской Армии (вплоть до начала 1990-х годов) структура политических руководителей была сохранена. Начиная с уровня дивизии для «работы в войсках» они имели свои бюрократические органы — политические отделы. Воинский кандидат на должность начальника политотдела дивизии проходил в Москве более серьезное утверждение, чем командир дивизии. Комдиву он не подчинялся, в строй офицеров штаба дивизии перед комдивом никогда не вставал, прогуливаясь в стороне.
43 …А ночью, когда Новиков выехал на танке в район Калача, Гетманов зашел к начальнику штаба и сказал:
44 — Я написал, товарищ генерал, письмо о том, как командир корпуса самочинно задержал на восемь минут начало решающей операции величайшего значения, операции, определяющей судьбу Великой Отечественной войны. Познакомьтесь, пожалуйста, с этим документом» [9, с. 491].
45 Тоталитарная власть Сталина ко времени приблизившейся войны уже была в полной силе. Знаменательным по гибельным последствиям этапом на ее пути стал 1937 год — «удар по штабам» не только оппозиции, но и тех профессиональных групп, в которых она хотя и не сложилась, но сложиться могла. Одной из таких групп были высшие военные кадры Красной Армии. В это время из пяти маршалов двое, М.Н. Тухачевский и А.И. Егоров, были расстреляны, а третий, В.К. Блюхер, после ареста и пыток умер в тюрьме НКВД. Из армии и флота было уволено до 33 тыс. старшего и высшего командного состава, в том числе расстреляно до 16 тыс. (80% из них высшие офицеры). Итогом «чистки» стало радикальное снижение уровня квалификации начальствующего состава, поскольку командовать батальонами, полками, дивизиями и корпусами вместо репрессированных, в том числе имевших в профессиональном багаже военный опыт Первой мировой и учебу в академии, ставились молодые выдвиженцы-партийцы и комсомольцы — командиры и политруки рот. Для военных кадровиков и параллельно работавших с ними особистов рабоче-крестьянское происхождение и горлопанство на тему «любимого вождя» было решающим аргументом7. В итоге накануне войны до двух третей командиров имели опыт руководства менее одного года. И результат не замедлил сказаться. «Как же мы будем воевать, лишившись стольких опытных командиров еще до войны?», — задавал риторический вопрос генерал армии А.В. Горбатов, очищение армии от «изменников» считая одной из главных причин наших неудач [8]. Этот же вывод делают и историки, подчеркивая, что одной из основных причин поражения наших войск в первых сражениях на советско-германском фронте была крайне слабая оперативная и тактическая подготовка командного состава Красной Армии, его неумение организовать боевые действия [15, с. 5].
7. Маршал А.М. Василевский полагал, что без репрессий военных кадров 1937 года не было бы и года 1941. См.: URL: >>>> (дата обращения: 20.02.2020).
46

Тоталитаризм на войне: вместо инициативности, смелости, профессионализма — малообразованность, трусость, стремление угодить вождю

47 О культурном уровне политических начальников В.С. Гроссман сообщает, в частности, посредством мировосприятия комкора Новикова, вспоминающего, что всю его воинскую жизнь его руководителями были «военно-безграмотные ребята», привычные до власти, еды, выпивки, орденов, которые слушали его доклады, милостиво хлопотали о предоставлении ему комнатушки, выносили ему поощрения. Это были люди, не знавшие калибров артиллерии, не умевшие грамотно вслух прочитать написанную для них речь, путавшиеся в карте, говорившие «прόцент», «выдающий полководец», «Бéрлин». Герою романа казалось, что малограмотность начальников сильнее, чем его образованность, что его знания и интерес к книгам — на самом деле слабость [9, с. 248–249]. Однако такие, как гроссмановский герой Новиков или астафьевский персонаж майор Зарубин, были редким исключением, в то время как их начальники — правилом.
48 О подобном явлении есть красноречивые свидетельства и со стороны противника. Их, к примеру, приводит в своей книге историк А.В. Исаев. О допросах командира танковой дивизии генерала Потатурчева, попавшего в плен в гражданской одежде, допрашивавшие его немцы оставили запись: «У него отсутствует сознание национальной чести и долга, которое является у нас само собой разумеющимся. Здесь показывает себя отсутствие завершенного воспитания и образования». И далее осторожное: «Надо сказать, что Потатурчев был в таком поведении не одинок» [10, с. 148].
49 Поведение тех, кому недоставало «сознания национальной чести и долга», что часто было причиной отсутствия «минимально-разумного управления» видел и телефонист рядовой В.П. Астафьев, затем в «Проклятых и убитых» описавший, как командир танкового полка или бригады, не умея разумно организовать оборону, расстреливал бросивших технику и бегущих с поля боя танкистов. «Пьяный до полусмерти, он кричал: “Изменники! Суки! Трусы!” — и палил, палил, едва успевая менять обоймы, которые ему подсовывали холуи, тоже готовые праведно презирать и стрелять всех отступающих.
50 И вообще за речкой обнаружилось: тех, кто жаждал воевать не с фашистомврагом, а со своими собратьями по фронту, гораздо больше, чем на противоположном берегу боеспособных людей.
51 …Володя Яшкин из окопчика, уже выкопанного до колен, видел, как примчался к речке косячок легковых машин, как из одной машины почти на ходу выскочил коренастый человек в кожаном реглане, с прискоком, чтото крича, махая рукой, побежал к берегу речки, нервно расстегивая кобуру. Он застрелил пьяного командира танкистов тут же, на месте. И с ходу же над речкой, на яру, чтобы видно всем было, сбили, скидали в строй остальных командиров в распоясанных гимнастерках с пятнами от с мясом выдранных орденов и значков отличников боевой и политической подготовки. Этих расстреляли автоматчики из охраны командира, одетого в реглан. Успевшие попрятаться в пехотные щели танкисты, увидев, какая расправа чинится над предавшими их командирами, без понуканий оказались на другом берегу речки, чинили машины и под покровом ночи увели за водный рубеж, вкопали в берег три танка» [3, с. 153–154].
52 В событиях начала войны поражает огромное количество пленных8. Конечно, многие были вынуждены сдаться в плен, будучи окруженными, не имея возможности сражаться. Но тогда почему так много свидетельств о трусости как таковой?
8. Всего за годы войны в плену побывало 4,5 – 5 млн. бойцов и командиров Красной Армии. Цифра для военной истории нашей страны небывалая.
53 Для лучшего понимания названного явления следует вспомнить предысторию советского государства. Самые молодые из воинов, родившиеся в начале 1920-х годов, уже детьми и подростками в полной мере узнали тоталитарный террор времен коллективизации. Массовый голод, выселения «кулаков», людоедство, подавление регулярными войсками крестьянских восстаний, да и последующая предвоенная жизнь с курсом на наполнение ГУЛАГа людьми любых социальных групп сделали страх постоянным качеством, характерным для большей части советского народа. Конечно, и в начале Отечественной войны было много геройских поступков. Но они не могли изменить главное, иначе не пришлось бы говорить о почти полном разгроме. Все же в массе своей советский человек был приучен к тому, что его начальство — либо источник страха, либо его проводник. И если уж начальство решает бросить оружие и бежать, то это последний сигнал о неизбежной опасности. Государственный тоталитаризм, сделавший страх своим главным инструментом, сам едва не стал его жертвой.
54 Об особенностях тоталитарного страха и трусости как его следствии говорит и проза В.В. Быкова [6]. Возможно, самое известное его произведение — повесть «Сотников» — содержит серьезные размышления автора о попытках выжить попавшего в плен его героя — партизана Рыбака. Чтобы выжить, Рыбак соглашается стать полицаем. Но из какого жизненного опыта вызревает такое решение? Ему, деревенскому жителю, хорошо известно, что в игре, которая называется жизнью, чаще выигрывает тот, кто больше хитрит [там же, с. 191]. Мысль эту, выстраданную крепостной Россией веками, с особой силой подтвердила сталинская коллективизация. «Оружием слабых» (позаимствовав данное выражение у антрополога Дж. Скотта) назвали хитрость занимавшиеся крестьяноведением исследователи. Поэтому, столкнувшись с силой, крестьянин Рыбак первым делом прибегает к этому испытанному оружию, которое, возможно, лично ему уже помогало выжить в советском колхозе.
55 На фоне всеобщего, поощряемого и вменяемого властью доносительства одной из главных доминант в поведении командиров на войне был страх перед «Верховным». Страх не только понуждал людей сражаться, но и готовил к предательству, воспитывал трусов и подлецов. И это не только мерзавцы наподобие гроссмановского персонажа —комиссара Гетманова. В повести «Журавлиный крик» Быков создает образ солдата Пшеничного — крестьянского парня из раскулаченной семьи, который много лет пробовал спрятаться за новый облик, избавиться от «поставленного» ему еще ребенком в советском обществе клейма, но власть всегда исправно это клеймо на нем обнаруживала. И вот теперь, готовясь перейти к немцам, он, наконец, надеется оседлать свою судьбу, доказать свое право на человеческую жизнь, обретенную пусть даже посредством измены [там же, с. 318].
56 Из заслона — пятерых бойцов, оставленных прикрывать отход батальона, — Пшеничный уходит, мстя за прошлую жизнь. Но среди бойцов есть и еще один трус, бывший курсант Овсеев. Для него личная цель выжить оказывается выше далеко не всегда подлинных ценностей общего социалистического блага, которые молодому комсомольцу пыталось привить тоталитарное государство и которые на войне должны были перерасти в реальные ценности ратного товарищества. В сравнении с Пшеничным ситуация этого персонажа обратная — он образец бессилия тоталитарного строя создать стойкого защитника.
57 Итак, двое из пяти персонажей повести — предатели. Видимо, и в самом деле трусость, страх и порождаемое ими зло занимали на войне немалое место, если большой художник уделяет им столько внимания.
58 Подтверждение приведенной оценки находим и в изысканиях о войне нашей современницы С.А. Алексиевич, почерпнутых из воспоминаний переживших войну людей. Вот из недавнего интервью: «… я всю жизнь прожила в стране полицаев. А что такое Беларусь, по-вашему? Тысячи белорусов служили в полиции. Не надо думать, что у нас все уходили в партизаны и только отдельные предатели. …Помню, когда я опубликовала самые первые рассказы — а собрала я их уже много, долго ездила по стране, — десятка два знаменитых партизан написали в Конституционный суд, что я оболгала Великую Победу и партизанское движение. Так что всю правду можно будет рассказать лишь со временем, когда не останется свидетелей. …Ведь кто такие партизаны? Они ведь далеко не сразу сложились в какое-то подобие военных отрядов. Поначалу это просто были полубандитские группы. Просто мужики с оружием, вот и все. Хорошо, если во главе оказывался бывший окруженец с нормальными взглядами, а так-то… Помните, у меня в книге “Время секонд-хенд” есть история про Розочку? Восемнадцатилетнюю еврейскую девушку прислали из Москвы, она была связисткой. С ней спали все партизанские командиры, а потом, когда она забеременела, просто пристрелили на опушке. Вся моя деревенская жизнь состоит из этих рассказов» [1].
59 Часто человека на войне понуждают к действию страх перед начальством и стремление публично демонстрировать ретивое служение вождю. «“Давай, давай, давай!” — постоянно стоит в ушах командира части, и он дает, не задерживает, — гонит вовсю. И потом, чтобы скрыть бесполезную гибель людей и техники, докладывает наверх, что его действия приостановили наступление противника и позволили ему произвести перегруппировку войск» [9, с. 236]. Поди проверь…
60 Такое сплошь и рядом происходило на войне, когда требовалось немедленное решение «на месте», но его, опасаясь начальственной кары, откладывали до получения дозволения свыше. Из-за этого «войска Красной Армии не раз и не два оказывались под угрозой окружения. Но далеко не все командующие решались своевременно отдать приказ на отход. Драгоценное время тратилось на запросы в адрес верховного командования» [10, с. 93]. Рождаемый тоталитарным государством страх делал свое дело беспрерывно.
61

* * *
62 В логике событий Отечественной войны можно увидеть логику тоталитаризма, но нельзя увидеть способ его преодоления. Обозначенная Х. Аренд временная граница тоталитаризма — массовые репрессии — вряд ли верна для бытования этого явления в СССР. В России история тоталитаризма в сравнении с Европой имеет более глубокие корни. Свое начало он берет в абсолютистском самодержавии, в его имперском бытии, в механизме определения жизни и свободы человека посредством «собственности/бессобственности», в сформированных вековым крепостничеством немоты, покорности и терпеливости народа, в приспособившейся к паразитированию на этих народных качествах власти.
63 Протототалитарная история облегчила появление и укоренение в стране классического ленинско-сталинского тоталитаризма. Его природой был страх — лишенный цели (бесцельный), не определенный временными рамками (вневременной), закрепившийся в памяти, транслируемый от поколения к поколению. Сознательный отказ послесталинской власти от решения задачи политико-культурного преодоления тоталитаризма объясняется сугубой прагматикой: власти в своем арсенале средств для манипулирования народом по-прежнему надо иметь испытанное, прежде много раз использовавшееся и никогда не подводившее оружие.
64 Однако уже сегодня рождается поколение, не знающее тоталитарного страха и не поддающееся его воздействию со стороны сталинистов. Более того, сама современность по-новому формулирует условия успешного развития страны — требуется свободный человек, не позволяющий тоталитаризму появиться вновь.

References

1. Aleksievich S. “Nas uchat tol'ko tomu, kak umeret' za Rodinu”: Interv'yu [We are only taught how to die for our Country: Interview]. Meduza. URL: https://meduza.io/feature/2020/02/18/ya-vsyu-zhizn-prozhila-v-strane-politsaev?utm_source=facebook.com&utm_medium=share_fb&utm_campaign=share&fbclid=IwAR2RIhrx6fWzYB052J2nJ1gSEw9GBLxNXa8M4DLuAoF3s9a8NYOcnt65GF0 (date of access: 03.02.2020).

2. Arendt H. Istoki totalitarizma [The origins of Totalitarianism]. Мoscow: CentrKom Publ., 1996.

3. Astafyev V. Proklyaty i ubity [The Cursed and the Slain]. Мoscow: Eksmo Publ., 2007.

4. Astafyev V.P. Moya voina. Pisatel' v okopah. Voina glazami soldata [My War. Writer in the Trenches. War Through the Eyes of a Soldier]. Мoscow: ООО “ТD Algorithm” Publ., 2012.

5. Beshanov V.V. Stalin — grobovshchik Krasnoi Armii. Glavnyi vinovnik katastrofy 1941 goda [Stalin — the Undertaker of the Red Army. The Main Culprit of the Disaster in 1941]. Мoscow: Yauza-press Publ., 2012.

6. Bykov V.V. Dozhit' do rassveta [To Live Till Sunrise]. Мoscow: Eksmo Publ., 2010.

7. Bykov V.V. Цитаты [Quotes]. Sinergiya. 2020. URL: http://www.sinergialib.ru/index.php?section_id=3234&id=5003&view=print (date of access: 03.02.2020).

8. Gorbatov A.V. Gody i voiny [Years and War]. Мoscow: Voenizdat Publ., 1989. (Voennye memuary [War Memoirs]).

9. Grossman V.S. Zhizn' i sud'ba [Life and Fate]. Kharkiv; Belgorod: Book Club “Family Leisure Club” Publ., 2016.

10. Isaev A.V. Neizvestnyi 1941. Ostanovlennyi blickrig [Unknown 1941. Stopped Blitzkrieg]. Мoscow: Yauza: Eksmo Publ., 2012.

11. Neretina S.S., Nikolsky S.A., Porus V.N. Filosofskaya antropologiya Andreya Platonova [Philosophical Anthropology of Andrey Platonov]. Мoscow: RAS Institute of Philosophy Publ., 2019.

12. Nikolsky S.A. Rossiyskaya filosofiya istorii: opit ponimania [Russian Philosophy of History: an Experience of Understanding]. Filosofskiy jurnal. 2018. Vol. 11, N 4.

13. Platonov A.P. Efirnyi trakt. Povesti 1920-h — nachala 1930-h godov [Etheric Tract. Stories of the 1920s and early 1930s]. Мoscow: Time Publ., 2011.

14. Solonin М.S. 22 iyunya. Anatomiya katastrofy [June 22. Anatomy of a disaster]. Мoscow: Yauza: Yauza Publ., 2009.

15. Cherushev N.S. 1937 god: Elita Krasnoi Armii na Golgofe [1937: Elite of the Red Army on Golgotha]. Мoscow: Veche Publ., 2003.

Comments

No posts found

Write a review
Translate