<h2 id="text_content_item_1"><strong>Векторы схождения</strong></h2>

Платформой для взаимодействия двух выдающихся умов XX века — философа Эрнста Кассирера и биолога Якоба фон Икскюля — был университет Гамбурга, основанный в 1919 году. Годы их профессиональной деятельности в этом университете пересекались. Кассирер был профессором философии университета с года его основания (1919) до 1933, когда он эмигрировал из нацистской Германии. Причем в 1929–1930 годах он занимал должность ректора. А более пожилой Икскюль был профессором биологии с 1925 по 1940 годы, кроме того, с 1926 года был президентом основанного им инновационного Института исследования окружающей среды (Institut für Umweltsforschung). Сразу стоит подчеркнуть, что русский перевод «окружающая среда» не передает богатства смысла введенного Икскюлем понятия ‘Umwelt’, что является предметом специального рассмотрения в настоящей статье.

Ссылки на исследования Икскюля встречаются в сочинениях Кассирера зрелого периода, начиная с 1928 года вплоть до его смерти в 1945 году. Икскюль же, в свою очередь, тянулся к философии, называл себя самостийным кантианцем и относил к сторонникам Марбургской школы неокантианства. Кассирер обычно рассматривается как представитель той же Марбургской школы. Кант для него был высоким авторитетом. Описанию творческого пути и учения Канта Кассирер посвятил отдельную книгу “Kants Leben und Lehre” (1918). Как известно, Кант был конструктивистом, развивая свое учение о рассудке и разуме, и утверждая, что мир создается субъектом, наделенным априорными формами чувственности, априорными категориями рассудка и идеями разума. Первым вектором схождения двух ученых можно считать их конструктивистские мировоззренческие ориентации. Икскюль распространяет конструктивистские представления Канта, во-первых, на телесную организацию живого существа (Bauplan), на его анатомию и физиологию, будучи предвестником концепции телесно ориентированного, воплощенного познания (embodied cognition) в современной когнитивной науке и неклассической эпистемологии, во-вторых, на окружающую среду, которую осваивает, обустраивает на свой лад живое существо — свой Umwelt. Кассирер также был конструктивистом, обосновав, что человек живет в созданной им, иллюзорной символической реальности — смыслах культуры, знаках языка, мифологических образах. «Именно символические формы “представления” и “знания” дают нам доступ к “объективной” действительности» [3, с. 87], — отмечает он.

Второе сходство — это внимание обоих к знакам и символам, за которыми стоит определенный смысл. Знак — это некоторая замена объективного явления, предмета или события. Умение воспринять или распознать знак — это умение понять его смысл. Поэтому наиболее релевантным подходом к реальности становится семиотический (от греч.: σημειωτικός — изучение знаков, извлечение смыслов). Животное распознает знаки инстинктивно, такая способность является для него эволюционно выработанным приспособлением, а человек — осознанно. Не только отношение живого организма к окружающей среде, но и коммуникация между живыми организмами происходит посредством знаков. На это обращает внимание и Кассирер: «Пчела возвращается в улей и совершает перед ним определенные движения, “завлекающий танец”… Тем самым она дает рою “ориентиры”, “знаки распознавания”, по которым они найдут источники запаха» [там же, с. 267].

Третий вектор схождения вытекает из второго. И животное, и человек демонстрируют избирательность восприятия. Возникновение избирательности, селективности знаменует отличие живых существ от неодушевленных предметов. У животного избирательность является телесной, моторной, она напрямую связана с двигательной активностью его тела. У человека избирательность — это, прежде всего, интенциональность его сознания. Некоторые современные исследователи утверждают, что если интенциональность и приложима к поведению животных, то только как их телесная, психомоторная интенциональность.

Четвертый вектор схождения — это понимание когнитивной замкнутости и животного, и человека. Животное ограничено циклическими кругами своего восприятия и действия, из которых оно не может вырваться как из своей собственной скорлупы. Согласно Икскюлю, Umwelt — это мир смыслов живого существа. Umwelt включает в себя мир восприятия (Merkwelt) и мир действия (Wirkungswelt) живого существа, которые, соединяясь, образуют его внутренний мир (Innenwelt). Это его субъективный мир, то есть субъективность он распространяет и на царство животных. «Каждое животное несет внутри себя свое собственное окружение как невидимую ракушку» [8, p. 106]. Собака видит только «собачьи вещи», а муха — «мушиные вещи». А раз каждое животное живет в своем мире как невидимой ракушке, или его мир имеет невидимые границы как тонкую пленку мыльного пузыря, то мы не можем судить о мирах животных, и разные животные живут в непересекающихся мирах восприятия и действия. Икскюль подчеркивает: «Мы всегда находимся на ложном пути, когда мы стремимся судить о мире животных по стандартам нашего собственного мира» [15, s. 152]. Каждое живое существо как бы сидит под своим колпаком, в своем ограниченном мыльном пузыре, оно позволяет природе выявить себя с одной из ее сторон, как разъясняет нам Икскюль. «Мир, который видит отдельное существо, это только одно из сотни тысяч обликов, в которых отражает себя природа» [14, s. 266].

Согласно Кассиреру, своего рода скорлупой, отграничивающей человека от мира, является сеть используемых им символических форм, и с развитием культуры эта скорлупа становится все толще, а человек — все более отделенным от физической реальности. «Человек живет отныне не только в физическом, но и в символическом универсуме. Язык, миф, искусство, религия — части этого универсума, те разные нити, из которых сплетается символическая сеть, запутанная ткань человеческого опыта. Весь человеческий прогресс в мышлении и опыте утончает и одновременно укрепляет эту сеть. Человек уже не противостоит реальности непосредственно, он не сталкивается с ней, так сказать, лицом к лицу. Физическая реальность как бы отдаляется по мере того, как растет символическая деятельность человека. Вместо того чтобы обратиться к самим вещам, человек постоянно обращен на самого себя» [1, с. 471]. Слова языка как символические формы не передают свойства вещей мира, а обозначают путь их понимания. Конструирование мира посредством языка совершается согласно принципу селекции, а не абстракции. «Сознание не пассивно противостоит совокупности чувственных впечатлений, а пронизывает их и наполняет своей собственной жизнью. Лишь то, к чему каким-либо образом прикасается внутренняя активность, что представляется ей значимым, получает и в языке печать значения» [2, с. 226]. Когнитивная замкнутость приводит к тому, что человек и животное живут в разных, параллельных мирах восприятия, не понимая друг друга. В когнитивной науке сегодня возникает дилемма, поставленная в названии известной статьи Томаса Нагеля «Что значит быть летучей мышью?», развернувшаяся в дискуссии о субъективных чувственных качествах — квалия.

Пятый вектор их схождения — внимание обоих к эволюционным аспектам, к генезису и происхождению способов жизни, восприятия и действия животного и способам восприятия и мышления человека. Икскюль двигался от Umwelt’a животного к изучению Umwelt’a человека в своих поздних работах, то есть применял развитое им понятие к человеческой реальности, получая новый ракурс ее видения. Кассирер не ограничивался изучением человека: ему был интересен вопрос о происхождении человеческого мира символических форм. Поэтому то, что делал его коллега по университету Икскюль, стало предметом его исключительного внимания. Через биологию он стремился получить ключ к пониманию символической природы мира человека. «Вместо того чтобы определять человека как animal rationale, — писал он, — мы должны, следовательно, определить его как animal symbolicum. Именно так мы сможем обозначить его специфическое отличие, а тем самым и понять новый путь, открытый человеку, — путь цивилизации» [1, с. 472]. Кассирер строит свою аргументацию, не только проводя различия между человеком и животным, но и рассматривает особенности мышления и языка дикарей, первобытных народов и детей, то есть отталкивается от всех аспектов изучения фило- и онтогенеза человека.

Некоторые исследователи рассматривают Икскюля как противника эволюционизма в теоретической биологии. Основание этому — его рассмотрение царства живых организмов через понятие плана организации (Bauplan). Последнее понятие коррелирует с представлением Аристотеля о конечных причинах и энтелехии, идеей о предустановленной гармонии Лейбница, с развитием понятия энтелехии применительно к биологии Хансом Дришем. Доскональное изучение животных Икскюлем, по сути, не могло его увести слишком далеко от эволюционных идей. Специалист по биосемиотике К. Кулл показывает, что хотя Икскюля нельзя причислять к сторонникам Дарвина, он все же развивал особого рода нео-дарвиновский, экологический эволюционизм. «В биологии этого типа филогенез не играет (в большинстве случаев, по меньшей мере) роль конечного объяснения дизайна структур. Вместо этого для объяснения, почему биосистемы ведут себя таким образом, требуется установить их холистические характеристики, их системное функционирование, или, иначе говоря, коммуникативные механизмы» [9, p. 101]. Экология понимается здесь в расширенном смысле: как приспособление организма к окружающей среде, к его Umwelt, и как взаимное приспособление живых существ друг к другу. В живой природе растительные и животные организмы оптимальным образом, в совершенстве подогнаны друг к другу. И это есть результат биологической эволюции. Они подогнаны, поскольку путь эволюции научил их распознавать знаки, подаваемые друг другу. Именно в этом заключается целесообразность жизни, ее Bauplan. «Сама адаптация — это не физический, и не эволюционный феномен, адаптация — это коммуникативный и, стало быть, семиотический феномен» [ibid, p. 104]. А эволюция — это не рост древа жизни, а «модификация сети жизни» [ibid, с. 101].

Таким образом, проводимый в настоящей статье сравнительный анализ концепций Икскюля и Кассирера ни в коей мере нельзя счесть случайным: творческие биографии переплетались при жизни этих исследователей, и они проявляли взаимный интерес к находкам и достижениям друг друга, оттачивая и делая более полновесными собственные концепции.

<h2 id="text_content_item_11"><strong>Векторы расхождения</strong></h2>

Umwelt животного и символическая реальность человека. Кассирер подчеркивает, что для Икскюля мир живого существа не сводим к миру физическому. «Икскюль — решительный сторонник витализма. Он отстаивает принцип автономии жизни. Жизнь есть высшая и самодостаточная реальность, она не может быть описана и объяснена в терминах физики или химии» [1, с. 469]. Как я отмечала выше, природа, согласно Икскюлю, построена по некоторому внутренне согласованному плану — Bauplan. В природе есть нечто подобное финальности или целесообразности, которая обеспечивает построение целостности, нераздельность и синергию жизни организмов. Каждое живое существо путем тонкой взаимной настройки вжилось в свое окружение с одинаковым совершенством. Umwelt — это не абстрактная окружающая среда, а та среда, которая является своей для данного живого организма. Umwelt включает в себя мир восприятия (Merkwelt) и мир действия (Wirkungswelt) живого существа, которые, сопрягаясь, образуют его внутренний мир (Innenwelt). «Все, что субъект воспринимает, становится его миром восприятия (Merkwelt), а все, на что он действует, становится его миром действия (Wirkwelt). Мир восприятия и мир действия составляют вместе единое целое, мир, вокруг животного, или окружающий его мир (Umwelt). Umwelten … столь же многообразны, как и сами животные» [15, s. 4]. Umwelt’ы животных имеют различия и специфические для разных видов, и для разных особей одного и того же вида.

Миры восприятия и действия живых организмов соединены функциональными циклами с реафферентным контролем. Введя понятие о реафферентном контроле, Икскюль, по сути дела, предвосхитил понятие об отрицательной обратной связи, развитое в кибернетике и системном анализе в 1960–1970-х годах. Справедливости ради надо отметить, что в первоначальной форме оно появилось гораздо раньше — во второй половине XIX века в работах физиолога К. Бернара. Он ввел понятие гомеостазиса как постоянства внутренней среды организма.

Совершенство организационной целостности царства животных, которое Лейбниц называл предустановленной гармонией, Икскюль объяснил в своей теоретической биологии как естественно сложившийся феномен. Он писал: «Всякий организм может быть только тем, что он есть. Но в себе самом он совершенен… В нем все ресурсы эксплуатируются по максимуму. Поэтому мы можем сделать следующее фундаментальное утверждение: всякое живое существо в сущности абсолютно совершенно» [13, s. 138].

Для Кассирера символическая реальность человека не сводима к природному миру. Создавая символические формы, человек отдаляет себя от природы. При этом Кассирер ссылается на социологическую теорию функционального структурализма Э. Дюркгейма. «Человек сумел открыть новый способ адаптации к окружающей среде. У него между системой рецепторов и эффекторов есть еще третье звено, которое можно назвать символической системой» [1, с. 470]. Тогда как Дюркгейм говорит о социальных институтах и социальных фактах, которые, будучи созданными человеком, получают принудительную силу и накладывают определенные ограничения на действия человека как социального актора, Кассирер говорит о лингвистических формах, художественных образах, мифологических символах и религиозных ритуалах, составляющих содержание символического мира человека, своего рода оболочку, обеспечивающую его выживание, но отгораживающую от мира природных вещей. Мир знаков животного является субъективным, как и его язык. Кассирер обосновывает, что речь человека — die Rede, la parole (Соссюр) — субъективна и индивидуальна, а язык — die Sprache, или, по Соссюру, la langue — объективен и универсален. Человек использует язык, чтобы выражать свои субъективные мысли. Язык выступает при этом, если применить терминологию синергетики, в качестве параметра порядка, который когда-то возник из деятельности людей, но сейчас накладывает на каждого из нас определенные ограничения, которым мы вынуждены подчиняться. Символические формы языка, будучи универсальными, по Кассиреру, живут своей собственной жизнью, попадая в сферу объективного духа. На уровне индивидуальной речи наблюдается разнообразие и изменчивость, на уровне символических форм языка — единообразие и постоянство.

<h3 id="text_content_item_16"><strong><em>Знак и символ.</em></strong></h3>

Животные распознают знаки и сигналы, а люди оперируют символами. Животные непосредственно встроены в физический мир, а человек отделен от него благодаря созданию богатого набора символических форм.

Согласно Кассиреру, «сигнал есть часть мира физического бытия; символ — часть человеческого мира значения» [там же, с. 477]. Сигнал имеет физическую природу, он материален, а символ — это только смысл. «Сигналы, даже когда они понимаются и используются как таковые, обладают физическим или субстанциональным бытием; символы же имеют только функциональную значимость» [там же]. Животное замкнуто внутри того мира, в котором оно обитает и обустраивает, внутри своего Umwelt, человек — открыт. Символ в отличие от сигналов животных социален по своей природе, он происходит из социальных отношений людей.

Распознавание знаков животными имеет следующие особенности.

Во-первых, налицо избирательность восприятия и действия. Жизнь, которая, согласно К. Лоренцу, есть познание, представляет собой извлечение смысла (living is sense-making), отбор значимого и ценного и вовлечение этого в жизненный мир организма. Икскюль описал особенности когнитивных и жизненных миров различных живых организмов. Umwelt включает лишь то, что значимо для живого организма. Икскюль показал, что когнитивный мир человека принципиально отличен от мира, скажем, клеща. Полевой клещ долго сидит на кончике травинки и весь его Umwelt, все, что имеет смысл и значение для него, — это только ощущение теплоты и масляной кислоты, исходящей от кожи и шерсти теплокровного животного. Как только по траве пробегает собака или лисица, он мгновенно расслабляет члены и падает вниз. Затем ему надо пробраться через шерсть животного и впиться в него, насыщая себя кровью и разбухая как пузырь. Он не любуется красотой осеннего леса, как это делает человек, он не распознает нектары цветов, которые значимы для пчел. Его знаки, которые несут для него жизненно важный смысл, — это только теплота и масляная кислота. Икскюль показывает, что люди и животные, люди разных возрастов и разных профессий, разные животные членят реальность по-разному. Если взять, к примеру, дуб в лесу, то для лесника он — объект осмотра с точки зрения наличия или отсутствия сухих веток или вредителей под его корой, для маленькой девочки он вписан в пространство ее игры, для совы в этом дубе важно дупло, а для лисы — ее нора, вырытая под корнями дуба, и т.п. Umwelt’ы, определяемые значимыми для каждого живого существа смыслами, отличаются по «репертуару их чувственных качеств и по специфическим, более низким или более высоким порогам восприятия, а также по конфигурации пространства и времени» [12, p. 138].

Во-вторых, в ходе эволюции живых существ возрастает гибкость, флексибельность восприятия и действия. Умение подстраиваться под изменение ситуации в окружающей среде означает, по сути дела, повышение адаптивных возможностей живых существ, улучшение их способностей выживания. Ответ на сигнал зависит от контекста, предыдущего опыта, памяти, кроме того, живые существа могут обучаться через действие, которое оказалось адекватным ситуации. Гибкость, пластичность форм коммуникации соответствует такому современному представлению когнитивной науки, как ситуационный характер познания (situated cognition). Ч. Сноудон, изучая обезьян, приходит к выводу: «Репродуктивно успешные особи — это, по-видимому, те, которые могут быстро отвечать на изменения окружающей среды. Контекстуально гибкая коммуникативная система обеспечивает возможность быстрой корректировки коммуникации в соответствии с изменениями окружающей среды» [10, p. 76]. В то же время когнитивный аппарат животных не как угодно пластичен, они не как угодно могут подстраиваться под окружающий мир. Возможности их подстройки и тонкой настройки на окружающую среду и адресатов их коммуникации определяются формами их телесной организации, способами их двигательной активности и т.п.

В-третьих, восприятие мира животным напрямую связано с его действием, которое строится согласно эволюционно выработанным схемам. Восприятие обусловлено особенностями телесной организации живого существа и формами его коммуникации с окружением. Конрад Лоренц, например, как-то заметил, что в немецком языке слово «действительность» ‘Wirklichkeit’ одного корня с глаголом «действовать» ‘wirken’ [4, с. 50]. То, что окружает животное, — это не вещи, а, по выражению Икскюля, обстоятельства действия Aktion-Dinge. Животное встроено в сеть действий, главным образом инстинктивных, но частично и наработанных им в индивидуальном опыте. В индивидуальном опыте строятся когнитивные карты окружающей среды. Действительность творится в действии, а способности действовать, формы поведения и коммуникации у животных достаточно жестко определены. Рассуждения Кассирера строятся именно в этом ключе. Он показывает, что человек высвобождается из плена закрепленных действий животного. «Знак или сигнал соотносится с соответствующей вещью одним-единственным жестко закрепленным способом… Подлинный человеческий символизм характеризуется не единообразием, а как раз изменчивостью: он не жесток и статичен, а подвижен» [1, с. 482].

<h3 id="text_content_item_23"><strong><em>Связанность животного и свобода человека.</em></strong></h3>

Человек намного более свободен в интерпретации символов. Они могут быть интерпретированы так или иначе. Говорят даже, что художественное произведение или произведение живописи начинает жить, когда оно воспринято и переинтепретировано читателем или зрителем, когда его смысл распакован в зависимости от структуры личности воспринимающего и его конкретной ситуации. Оно может быть со временем интерпретировано иначе и самим создателем, поскольку личность создателя развивается и находит новые смыслы. Человек находится в вечной игре с миром и с самим собой. Неправильная интерпретация знаков животным может стоить ему жизни.

Не только Кассирер, но и впоследствии Карл Поппер в своей концепции эволюционной эпистемологии выражает сходную мысль. Рост знания он объясняет, применяя дарвиновскую модель изменчивости (увеличения разнообразия элементов) и естественного отбора. Известно его сравнение: «От амебы до Эйнштейна всего лишь один шаг» [5, с. 239]. Но этот шаг является радикальным. Эйнштейн быстро выдвигает и отбрасывает сотни гипотез. Он, обладающий критическим мышлением, даже заинтересован, чтобы испытать как можно больше вариантов для достижения наилучшего результата. Цена ошибки для амебы гораздо более высока. «С амебой и первобытным человеком дело обстоит по-другому. В этом случае критическая позиция отсутствует и по преимуществу случается так, что ошибочные гипотезы или ожидания устраняются естественным отбором, путем гибели тех организмов, которые воплотили их или верили в них. Поэтому можно сказать, что критический или рациональный метод состоит в том, чтобы позволять нашим гипотезам гибнуть вместо нас» [там же, с. 240].

<h3 id="text_content_item_26"><strong><em>Память животного и память человека.</em></strong></h3>

По Кассиреру, память человека — это жизнь во всей ее глубине, это перестраивание символической реальности, которое может осуществляться по-разному. Развивая этот взгляд, Кассирер ссылается на Бергсона, который рассматривает память как нечто радикально отличающее живое существо от неживого, как свойство психики или сознания живого существа, а восприятие как соотносимое с телесным действием. Кассирер по-видимому соглашается с Бергсоном, что именно память делает возможным появление новизны в различных ее вариантах в будущем.

Животное в отличие от человека прямолинейно и однозначно связывает знак с действием: здесь нет альтернативы. К тому же, животное воспринимает целый комплекс знаков, которые приводят к определенному действию. Если хотя бы одного элемента из этого комплекса не хватает, то отсутствует и действие. Кассирер приводит пример поведения умной собаки, которая воспринимает знаки, которые ей дает хозяин [1, с. 488]. Собака запомнила комплекс действий хозяина, который означает, что он идет ее выгуливать. Однажды хозяин решил поставить эксперимент и обмануть собаку. Он надел шляпу, взял свою палку и совершил другие свои привычные действия, когда собирался на прогулку с собакой. Но собака, несмотря на это, не сдвинулась с места. Оказывается, хозяин обычно перед прогулкой проверял, закрыт ли ящик письменного стола, где лежат его ценные документы. На этот раз он забыл это сделать. Отсутствие этого знака собака и восприняла как то, что хозяин на этот раз не собирается идти с ней гулять.

Человек способен достраивать выпавшие из памяти звенья, его диалог с собственной памятью, выход за пределы единообразия рутинных действий и мыслей — основа рождения новых форм, творчества, эмерджентных элементов знания, то есть таких, которые не выводимы из наличного стандартными процедурами.

<h3 id="text_content_item_30"><strong><em>Чувственное пространство животного и абстрактное пространство человека.</em></strong></h3>

Пространство животного — чувственное, перцептуальное, телесное. Оно определено его психомоторными действиями в конкретных ситуациях здесь и сейчас. Оно буквально физически встроено в эти ситуации. Лишь некоторые высшие животные способны разделять предметы по цвету или форме; для человека это элементарно, этому быстро научаются маленькие дети. Именно благодаря созданию символических форм человек обретает способность возвышаться над здесь и теперь, проводить дистанцию между собой и конкретными ситуациями восприятия и действия. Пространство человека — это абстрактное пространство, геометрия. Геометрия описывает универсальные пространственные отношения, а основное свойство символических форм — это их универсальность.

Кассирер поясняет свою мысль следующим образом: «Если вспомнить о “семантике” животных, то ее ограниченность обусловливалась тем обстоятельством, что она оставалась заключенной в пределы одного мгновения и отдельной перцептивной ситуации. Эта привязанность к “здесь” и “теперь” характерна для всех форм “коммуникации” в кругу животной жизни. Когда одна пчела сообщает другим о найденном ею нектаре, то она делает это посредством реального, вещественного “со-общения”. Запах того места, где был найден нектар, должен войти в поле восприятия других пчел, которых нужно подготовить к полету; запах должен буквально быть “перенесенным”, чтобы стать сигналом и побуждением для роя» [3, с. 274]. Человек выходит за пределы конкретного телесного восприятия пространства. Тогда как у животного пространство является пространством телесного действия, у человека оно становится пространством символа. «Только человеческий язык преодолевает эту привязанность к непосредственно данному в наличной чувственной ситуации; только он способен уходить во временные и пространственные дали. И только такое уловление дальнего представляет собой начало всякого понятийного постижения. Но мысль достигает, наконец, того пункта, где уже недостаточно этого стремления к шири пространства и времени; от нее требуется куда более сложный и совершенно иной переход. Она должна выйти за пределы не только “здесь” и “теперь”, но и за границы любого пространства и времени, за рамки представленного и вообще представляемого созерцанием» [там же].

То же самое можно сказать о времени. Телесное, чувственное, перцептивное время животного, которое всегда встроено в конкретную поведенческую ситуацию у животного, противостоит абстрактному, отделенному от непосредственного момента «сейчас» человеческому представлению о времени. Антиципация будущих событий присуща лишь некоторым высшим животным и ограничена ближайшим будущим. Человек же способен «забегать» далеко вперед, заниматься долговременным планированием, строить сценарии в соответствии с образами отдаленного будущего.

<h3 id="text_content_item_34"><strong><em>Инстинкты животных и человеческое целеполагание.</em></strong></h3>

Поведение животных строится на инстинктах. Это инстинктивное поведение, в котором животные воспроизводят застывшие последовательности стереотипных действий. Если применить здесь терминологию А. Шопенгауэра, можно сказать, что животные в своем поведении реализуют не свою собственную волю, а требования самой природы — мировую природную волю или, иначе говоря, закон усложнения и прогресса в эволюции природы. Инстинктивное поведение животных — это бессознательное требование будущего. Животное не осознает, что оно творит ради будущих поколений.

Поведение человека является осознанным и целесообразным. В этой целесообразности человек способен сказать «нет» общим велениям жизни. И в этом проявляется высший уровень человеческого сознания — дух.

Животное растворено в окружающем его мире, в непосредственных ситуациях восприятий и действий, а человек способен дистанцироваться от них. «Любое познание мира и любое — в узком смысле слова — “духовное” на него воздействие требует, чтобы “Я” отделилось от мира, чтобы оно стало на определенную к нему “дистанцию” и в созерцании, и в действии. В поведении животных такая дистанция еще отсутствует: животное живет в окружающем его мире, не противопоставляя ему себя подобным образом, а потому и не “представляя” его себе» [там же, с. 209]. Говоря о представлении мира, Кассирер следует мировоззрению Шопенгауэра. Чтобы составить представление (Vorstellung), нужно — если перевести буквально с немецкого — «положить вещи вне себя», оторвать себя от слитости с конкретными ситуациями.

Животное в некотором смысле и есть вещи, которые его окружают. Животное и есть его Umwelt. Причем эти вещи для животного не являются твердыми и устойчивыми — они текут, границы между ними размыты, они нечеткие. Различение связано с концептуализацией, но лишь человек обретает способность к созданию понятий и пропозициональному мышлению. Дистанцирование происходит за счет создания символических форм, которые являются посредующим звеном между органически-витальными, или жизнеобеспечивающими, функциями и духовными функциями.

Кассирер солидаризируется с представлением о духе, развитым М. Шелером. Именно присутствие духа отличает человека от животного и характеризует его специфическое место в космосе. Как показывает Шелер, животное привязано к окружающему миру и не отделяет себя от него. Оно не может посмотреть на себя со стороны и составить представление об окружающем мире. Животное в известном смысле и есть сама окружающая среда. Оно не может осуществить дистанцирование от своих телесных действий и от своей среды. Дух человека проявляется в способности управления своими инстинктами. Он проявляется также в способности преодолевать свое эго, порой идти и во вред самому себе, против чувства самосохранения. Дух — это отрыв от эволюционной определенности, от подчинения механизму адаптации. Дух анти-адаптационен. «Дух, как и сознание, предстает тогда вполне последовательно как принцип, который попросту разрушает, уничтожает жизнь, то есть самую высшую из ценностей. Дух тогда — это демон, сам черт, сила, разрушающая жизнь и душу. Дух и жизнь здесь — не два последних взаимодополняющих принципа бытия, как если бы жизнь в человеке и его влечения являлись факторами, реализующими духовные идеи и ценности, а человеческий дух — идеационным фактором, полагающим для жизни направление и цель; здесь они оказываются двумя прямо-таки антагонистическими, враждебными силами. Дух являет себя здесь как некий метафизический паразит, который внедряется в жизнь и душу, чтобы подорвать их» [7, с. 89]. Дух хочет свободу от биологических инстинктов и отчасти от социальных определений. Дух хочет показать свое своеволие.

<h3 id="text_content_item_40"><strong><em>Umwelt</em><em> — </em><em>это тюрьма или рай</em><em>, или</em><em> </em><em>Как</em><em> возможен выход за пределы </em><em>Umwelt.</em></strong></h3>

Животное замкнуто в непосредственных цепях восприятия и телесного действия на определенных аспектах реальности, а человек открыт, он способен отступить и созерцать, в том числе и словесно представлять и — в известной мере — конституировать объекты на некоторой творческой дистанции [11]. Животное не свободно в своих инстинктивных действиях, человек свободен.

Umwelt замкнут на самого себя и предстает как некоторая лейбницевская монада. Является ли Umwelt своего рода капсулой, в которой живет живой организм, раем для него или тюрьмой? Если она и может выглядеть раем, то только в том смысле, что животное оптимально приспособлено к этому срезу окружающего его мира и подогнало его под себя посредством длинной цепи эволюционно детерминированных действий. Оптимальность этого приспособления выражалась в истории философии и культуры и как конечная причина Аристотеля, и как предустановленная гармония Лейбница, и как определенная естественным отбором адаптация Дарвина. Тюремный характер Umwelt, если и можно говорить о таковом, заключается в том, что живой организм когнитивно и поведенчески замкнут в нем, так что разные живые существа живут в разных когнитивных мирах и воспринять мир глазами, ушами, носом и шкурой (кожей, чешуей и т.п.) другого существа практически невозможно.

Человек способен выйти из рая Umwelt с его сплошными и непрерывными циклами восприятия и действия и вследствие этого строить свой собственный Umwelt, что ему удается сделать, потому что он, согласно Кассиреру, обладает способностью создавать символические формы. Нет непрерывности в историческом ходе эволюции природы, в Большой истории (Big History), как ее сейчас называют. Высшая ступень развития человеческого сознания — дух — использует природу для понимания самого себя и самосовершенствования. «В то время как Икскюль видит открытость и неопределенность человеческой культуры как темную судьбу, уводящую человека все дальше от его райской включенности в природу, Кассирер празднует это как эмансипацию человека от конечного, брутального животного существования в бесконечность идеальных форм» [ibidem].

<h2 id="text_content_item_44"><strong>***</strong></h2>

Является ли для меня эта торжественная поступь человеческого духа, овладевшего искусным оперированием символическими формами, столь же безусловно позитивной и праздничной? Скорее всего, нет. Освобождение человека от природы никогда не является окончательным и безусловным. И как Руссо призывал нас вернуться к природе как естественным началам человеческого общества и культуры (retour de la nature), так и сегодня, учитывая достижения наук о жизни, когнитивных наук и междисциплинарных исследований сложных систем, человек как культурное существо должен научиться не переступать свое природное, организмическое, телесное начало, а договариваться и сотрудничать с ним. Диалог человека с природой, к которому нас призывал Илья Пригожин, должен начинаться с диалога с разными ликами самого себя.

Открытия и находки современной науки — эволюционной психологии, социобиологии, биополитики, эволюционной эпистемологии — не дают нам оснований интерпретировать концепцию Кассирера о природе человека как высокомерно возвышающегося над царством животных. Эмерджентные переходы, связанные с возникновением сознания и духа человека, не лишают его эволюционных корней и не отрывают его окончательно от живой природы. Пафос современных натуралистических подходов, показывающих свою перспективность и в социальных и в гуманитарных науках, заключается в том, что они демонстрируют нам включенность человека в природу и запечатленность в нем хода эволюции всего живого. Самые высокие творения человеческого духа — великие научные открытия и произведения искусства — парадоксальным образом выявляют телесность духа, его связь с физическим телом и биологическим организмом человека. Осознание глубинной связи со всеми живыми организмами, чувство единения с живой природой, называемое Э.О. Уилсоном «биофилией» [6], призвано стать основой новой этики, способной обеспечить выживание человечества на нашей планете.