В статье будут проанализированы результаты двух, связанных между собой, проектов. Во-первых, это проект «Столетний гражданин», реализованный в период с апреля по декабрь 2016 года Институтом социального анализа и прогнозирования РАНХиГС при Президенте РФ совместно с Российским геронтологи ческим научно-клиническим центром ГБОУ ВПО «РНИМУ им. Пирогова» при поддержке Благотворительного фонда Елены и Геннадия Тимченко. Исследование включало в себя несколько стадий: сначала врачами-геронтологами была проведена комплексная гериатрическая оценка московских долгожителей, в ходе которой собирался тщательный анамнез жизни, проводился анализ медико-социального статуса и нейрокогнитивных функций. Далее исследовались социологические аспекты долгожительства, проводились биографические интервью с десятью долгожителями Москвы (людьми в возрасте от 97 до 103 лет). Во-вторых, это проект «Национальные культуры старения», реализованный с июня по декабрь 2016 года Институтом социального анализа и прогнозирования РАНХиГС при Президенте РФ при поддержке Благотворительного фонда Елены и Геннадия Тимченко. Этот проект, который является логическим продолжением проекта «Столетний гражданин», был проведен в Астраханской области, где состоялось 13 биографических интервью с людьми старше 86 лет (в возрасте от 86 до 99 лет). Таким образом, эмпирическую базу для статьи составили 23 биографических интервью с людьми в возрасте от 86 до 103 лет из двух регионов России. Все интервью проходили по месту жительства респондента, в его собственном доме или квартире, в выборку не были включены люди из домов престарелых или любых других аналогичных учреждений. Кроме того, в силу метода исследования выборка ограничивалась только ментально сохранными людьми, многие из них были сохранны и физически.

Социальная инклюзия

Говоря о социальной «инклюзии» и, соответственно, о социальной «эксклюзии», необходимо, прежде всего, очертить систему понятий, которыми мы будем оперировать в данной статье. Сами эти термины были заимствованы отечественными исследователями из западной социологии, они являются калькой английских слов «inclusion» и «exclusion», у которых есть русскоязычные аналоги «исключенность», «исключение» и, наоборот, «включенность», «включение», потому эти термины можно использовать как синонимичные. На наш взгляд, дихотомия «инклюзия / эксклюзия» является более удачным терминологическим вариантом, в том числе и потому, что можно говорить об «инклюзивной политике», «инклюзивном образовании», то есть тех словосочетаниях, которые уже устоялись в русском языке. По мнению П. Абрахамсона, «термин “социальная эксклюзия” постепенно сложился в ходе исследований бедности при изучении таких процессов, как маргинализация, лишения и нищета (депривация)» [1, с. 158], и основное отличие этих понятий от социальной эксклюзии заключается в сфере применения: экономической или социологической. Как справедливо отмечает Н. Тихонова, исследователи часто «склонны смешивать явления дискриминации и/или депривации с одной стороны, и социальной эксклюзии — с другой» [13, с. 6], забывая учитывать разницу в имеющихся у людей ресурсах, позволяющих им преодолевать факторы дискриминации. Грубо говоря, низкий доход не является однозначным показателем исключенности из социальной жизни, как и наоборот, то есть, эти факторы взаимообусловлены, но не тождественны. Потому экономическая трактовка социальной эксклюзии сужает предметное поле данного термина, ограничивая его применение только сферой борьбы с бедностью и ее последствиями.

Барьеры и возможности

Главным барьером для инклюзии в разговорах с респондентами стало их физическое здоровье, а именно возможность самостоятельного хождения. Болезни сосудов, головокружения, падения, как результат — перелом шейки бедра (самая частая травма в старшем возрасте) — часто лишают людей старшего возраста возможности передвигаться. У наших респондентов эта ситуация встречалась неоднократно. Например, 86-летняя респондентка из Астрахани еще год назад жила одна и вела активную жизнь, а 10 лет назад работала на полную ставку. Когда у нее начались проблемы с сосудами и она упала первый раз, дочь с мужем сразу забрали ее к себе. Резкая потеря самостоятельности стала для нее сложным испытанием, она не смогла сразу принять новые ограничения, пыталась сохранять собственную активность и в результате упала второй раз, после которого ходить самостоятельно уже не может. Семья оборудовала для женщины отдельную комнату, и все ее перемещения осуществляются только на короткие расстояния в пределах квартиры. Дочь, зять и внучка заботятся о ней, держат женщину в курсе последних событий, включают в принятие семейных решений, то есть предоставляют респондентке определенную самостоятельность, оказывают физическую помощь — выводят на улицу, где она может пообщаться с соседями, погулять подышать воздухом, а не сидеть в четырех стенах.

Старость часто отождествляется с физической немощью, ментальными нарушениями, потерей возможности самостоятельно заботиться о себе и окружающих, отсутствием социальной автономии, но немощность, которая является синонимом старости, зачастую «служит признаком потери независимости, неспособности противостоять внешнему давлению и стрессу» [3, с. 20]. Пожилые люди, а особенно люди преклонного возраста и долгожители — одни из незащищенных категорий граждан, и нерешенность проблем человека старшего возраста может привести к его исключению из общества. Потеря или сильное ограничение физической активности не должны означать потерю социальной активности, социализации, и активности в отстаивании собственных повседневных интересов [16, p. 126]. Независимость в принятии решений, возможность выбора услуг, продуктов питания, ощущение помощи и поддержки от семьи и общества вполне могут и должны существовать у людей, имеющих возрастные ограничения здоровья [18, p. 1366], а сам пожилой возраст «может стать периодом не только сохранения социальных ролей, но и освоения новых» [2, с. 59]. Люди старшего возраста чаще всех сталкиваются с проблемами в сфере социальной интеграции, но социальная эксклюзия не возникает в один день, это постепенный процесс сокращения социальных связей и утраты того, что позволяет конкретному индивиду быть включенным в жизнь общества. Длительное нарастание таких факторов может приводить к полной изоляции человека, но даже в таком случае процесс социальной эксклюзии может быть обратимым. Более того, этот процесс может стать управляемым, и чтобы группы с высоким риском социальной эксклюзии были интегрированы в общество, необходимо прежде всего преодолеть негативные установки и стереотипы в отношении исключенных групп [20, p. 26]. Конечно, для этого нужны развитые социальные институты, долгосрочная инклюзивная политика, межпоколенная эмпатия, что для современной России, в которой остро стоит «проблема социальной включенности и межпоколенческого взаимодействия» [5, с. 60], пока вопрос будущего, а не настоящего.