Проблема обиды и прощения — одна из традиционных морально-этических проблем, которая ныне активно обсуждается [3] и, видимо, будет обсуждаться всегда. На наш взгляд, сегодня она фактически рассматривается в тесном союзе с <em>психологическим</em><em> подходом</em><em>, </em>что мы хотели бы подчеркнуть в предлагаемой читателю статье. В свое время в знаменитой работе «Недовольство культурой» З. Фрейд писал: «Изучение и терапия неврозов привели нас к двум упрекам по отношению к индивидуальному «Сверх-Я». Во-первых, оно проявляет мало заботы о счастье «Я»: суровость заповедей и запретов не принимает во внимание ни сопротивления их исполнению, ни силу влечений «Оно», ни трудности, с которыми они сталкиваются в окружающем мире…. Более того, оно исходит из предположения, будто человеческое «Я» в состоянии психологически вынести все то, что на него возлагается, что «Я» имеет неограниченную власть над своим «Оно». Это — заблуждение, так как даже у так называемого нормального индивида власть над «Оно» не поднимается выше определенного уровня» [17]. Мы привели эту большую цитату чтобы напомнить: сто двадцать лет существования психотерапии как изучения мотивов и механизмов человеческого переживания и поведения не позволяют оставаться на ригористической кантовской позиции, обязывают нас взглянуть на моральное поведение одновременно как на психологическое поведение, а на нравственное переживание именно как на <em>переживание</em>, где <em>мотивы</em> и <em>чувства </em>играют огромную роль. И чувства эти часто бывают смутны, континуальны, противоречивы и порой длятся долго — иногда целую жизнь. Этика — не просто стремление назидать, но попытка понять, что движет человеком, и в этом смысле работы А. Маслоу или В. Франкла нередко дают больше, чем рациональные выкладки титулованных профессиональных этиков. Вот почему для нас важна и интересна статья К.Е. Троицкого [14], где на большом материале с близкой для нас критической точки зрения рассмотрен ряд позиций современных западных авторов, пытающихся, с одной стороны, найти «объективистский» взгляд на прощение, а с другой — скрупулезно, щелкая калькулятором, посчитать, кто, кому и сколько должен, кто сколько раз поклонился, и были ли поклоны приняты. Конечно, на самом деле все происходит иначе, и в вопросе прощения нет места не только классической этической суровости, согласно которой виновный должен непременно стучать лбом об пол, но и рассудочной торговле, где просьба о прощении и само прощение выглядят как отношения возмездности. Напротив, прощение — сфера великодушия и целого ансамбля сложных мотивов, в который может входить и тема самопрощения.

<h3 id="text_content_item_2" id="text_content_item_2"><strong>О </strong><strong>природе</strong><strong> прощения</strong></h3> <p>К решению вопроса о природе и роли прощения существует множество подходов. Согласно большинству из них, прощение представляет собой процесс, характеризующийся способностью человека <em>отпустить</em> <em>чувство</em> <em>обиды</em>, гнева по отношению к обидчику и ситуации в целом. Объединяет все подходы в определении прощения то, что человек добровольно отказывается от идеи отмщения и наказания, то есть, <em>не настаивает на воздаянии</em>. Проблема заключается в том, как возможно такое прощение, при котором нанесенная обида не получает никакого &laquo;симметричного ответа&raquo;. И здесь мнения авторов расходятся: одни считают возможной полноту великодушия, другие видят прощение как результат раскаяния и просьбы о прощении.</p>

Уточним смысл понятия обиды: обида — деструктивное чувство, это нереализованный гнев, переживание незаслуженного страдания и причиненной несправедливости: оскорбления, унижения, лишения благ, игнорирования. Обида характеризуется негативными эмоциями и оценками в отношении обидчика и одновременно — чувством собственной уязвленности. Подчеркнем, что термин «обида» в нашем рассмотрении относится к отношениям повседневной жизни, в первую очередь к людям, которые для нас значимы: родственникам, друзьям, любимым, знакомым. Лишь в переносном смысле можно говорить о нанесении «обиды» со стороны врага или преступника, наносящего радикальный и экстремальный вред, по крайней мере, в русском языке это так. Им, супостатам, мы желаем воздаяния, высшей справедливости, ненавидим, хотим покарать, наказать, в пределе — отомстить, уничтожить. Неуместность слова «обида» в ситуации крайней жестокости хорошо иллюстрируется мрачным анекдотом: «Гражданская война, один сельчанин ведет другого на расстрел и спрашивает его: “Сосед, да ты что, обиделся, что ли? ”». Когда ведут на расстрел — это не «обида», это жестокость и «логика борьбы». Поэтому в нашей статье мы пользуемся терминами «обидчик – обиженный», а не «жертва»: жертве противоположен не обидчик, а палач. На врага не «обижаются», потому что он чужой и опасный, от него защищаются, и в отношениях войны отказаться от мести — не значит «простить», а значит принять рациональное решение о прекращении ответной агрессии.

Обида — это когда коммуникация в той или иной форме продолжаются, и это нечто куда более интимное. В обиде всегда есть разочарование от того, что наше ожидание доброго расположения не оправдалось, и когда мы обижаемся, то в глубине души хотели бы перестать обижаться и как-нибудь, без урона для своего достоинства, восстановить отношения, <em>простить</em>. Прощение — не только моральная возможность, но и психологическая потребность, в нем психологическое и моральное — суть единство.

Процесс прощения в личных отношениях неоднозначен и не скор, об этом пишут многие авторы. «Прощение — это усилие, которое непрестанно приходится прилагать снова и снова, и никто не удивится, если мы скажем, что это испытание порой исчерпывает все наши силы» [18, с. 142]. Обида имеет обыкновение возвращаться, когда, казалось бы, на словах все прощено и даже принято внутреннее решение. Но эмоции не равны разуму, потому и говорят, что только сильные духом умеют прощать. Как мы уже отметили, простить — значит отпускать злость, обиду, гнев и другие негативные чувства, освободиться от них. По мнению К. Типпинга этот процесс представляет собой не простое освобождение от этих чувств, но замещение их кардинально противоположными, положительными чувствами, такими как любовь, сострадание, великодушие [13, с. 9]. Думается, автор не вполне прав, прощение может быть для обиженного именно избавлением от собственных негативных эмоций, когда просто машут рукой и говорят: «Да Бог с ним, пусть себе живет — от нас подальше!» То есть, это не обязательно переход к братанию и умилению, и само великодушие способно быть великодушием забвения, закрытием дверей, ведущих в обидное прошлое.

Простить обиду — если ее удается искренне простить, что не факт! — это <em>вернуть собственный душевный комфорт</em>, <em>восстановить чувство собственной значимости, подорванное обидными поступками</em>. Это доброта не только к Другому, но и к себе. О факте прощения можно сообщать или не сообщать обидчику — в зависимости от ситуации. Собственно, <em>сообщение о прощении</em> необходимо, <em>если этого прощения просят</em>, но нередко люди агрессивные и самоуверенные не считают себя ни в чем виноватыми, и в прощении нисколько не нуждаются. Оно гораздо более значимо <em>для самого обиженного</em>, особенно если он считает гневливость негативным качеством и вовсе не упивается собственной обиженностью. Если в обидчике живут остатки совести, он порой просит прощения, но чаще стремится восстановить отношения косвенно, как бы игнорируя собственные обидные для Другого действия, делая вид, что их не было, и иногда такие молчаливые примирения происходят через годы и десятилетия.

Это достаточно долгий и сложный психологический процесс, который тем сложнее, чем яснее воспринимается вредоносность действий [13]. Истолкование ситуации напрямую связывает обиженного и обидчика, определяет дальнейший характер отношений между ними. Это значит, что необходимо обращать внимание не только на участников «ситуации обиды», но и на саму <em>историю</em> произошедшего. Обиды очень часто взаимны, когда оба участника конфликта являются и обидчиками, и обиженными. Кто был зачинщиком конфликта? Не было ли провокации со стороны обиженного? Нельзя ли истолковать случившееся как «обида за обиду»? Может быть, обиженный и есть подлинный обидчик? Все это не праздные вопросы, и среди них особо значим такой: «кто» или «что» прощается? В. Янкелевич, например, говорит о том, что прощают «Другого» и факт совершенного действия, но не вину как таковую, поскольку последняя представляет собой процесс, укоренившийся во времени, в прошлом. Прощение же всегда устремлено в будущее: «…тот, на кого я сегодня злюсь, — уже не тот, кто некогда меня оскорбил; в сущности, я лелею злобу на того, кого более не существует, на тень виновного, на призрак грешника» [18, с. 157].

Таким образом, можно сделать вывод о том, что, во-первых, прощается личность; во-вторых, наказание (если присутствует юридический момент) не исключает возможности прощения, поскольку являет собой некоторый социальный акт справедливости в отношении пострадавшего. Но если говорить не о юридических, а о нравственно-психологических вопросах, то наше наказание обидчику — это только наше личное решение игнорировать его и его интересы, исключить его из своей жизни, не мстить, но и не помогать, и точно также — прощение вопрос нашего личного решения — сбережения собственной души.

<h3 id="text_content_item_9" id="text_content_item_9"><strong>Проблема </strong><strong>самопрощения</strong></h3> <p>Если традиционное прощение ясно показывает, что есть обидчик и обиженный, то как быть с идеей самопрощения, которая актуализировалась в последнее время? Может ли человек прощать сам себя? Имеет ли он на это моральное право? Самопрощение — это приобретение &laquo;чистой совести&raquo;, и как быть с тем, что &laquo;чистая совесть — изобретение дьявола?&raquo; (А.&nbsp;Швейцер)</p>

Впрочем, правда ли в чистой совести есть нечто дьявольское? Может это отзвук идеи об «экзистенциальной вине» как «исконной греховности человеческого рода»? Почему, собственно, человеку можно прощать Другого, но запрещено прощать себя, ведь я сам — тоже человек? К тому же именно психология и психотерапия столкнулись с самого своего возникновения с ситуацией <em>невротической вины</em>. Человек может не быть причиной никаких зол и обид для Других, но <em>считать себя </em>виновным. Это довольно частая ситуация в коммуникации, когда, по сути, отрицая чужую свободу, мы полагаем себя причиной чужих душевных страданий, берем на себя ответственность за чужие негативные эмоции или же усматриваем такие следствия собственных поступков, которые на самом деле являются результатом совсем иных процессов.

Обратим также внимание на то, что существуют люди, которые готовы к обидам по любому поводу; они с удовольствием оскорбляются и винят в своих страданиях окружающих. Нам могут старательно приписывать вину, а мы можем до конца не понимать, виноваты ли мы на самом деле? Невротическая вина, ощущение себя обидчиком — безвыходное мучение, и самопрощение в этом случае — спасение для слишком чувствительных натур: я прощаю себя, потому что вообще-то неясно, был ли я виноват? Самопрощение — возвращение душевного равновесия и адекватного общения без напрасных угрызений совести и пустого самобичевания.

Однако, если вина реальна, в самопрощении «я» выступает и как обидчик, и как обиженный, способный на великодушие. Здесь огромную роль играет отношение личности к своему собственному нравственному формированию, способность начать с чистого листа, увидев глубинный пласт своей души. «В развитии нравственной потребности большое значение имеет признание своей вины и просьба о прощении» [10, с. 142]. Здесь наблюдается рефлексия на собственное нравственное развитие и умения прощать, в том числе, самого себя. «Подлинное прощение — зрелое нравственное чувство, принятие боли, вера в восстановление отношений» [11, с. 127]. Если говорить о прощении как о процессе принятия Другого, то самопрощение, выражаясь юнгианскими терминами, показывает необходимость принятия своей Самости, которая не равна эмпирическому «я», способному на промахи и грехи. К. Типпинг пишет о том, что в психологии существует мнение, согласно которому внутреннее недовольство собой, чувство неприятия себя как личности проецируется на других людей. Происходит то, что называется механизмом проекции. Еще К.Г. Юнг с помощью архетипа Тень показывает то, что человек собственное внутреннее чувство ненависти к себе проявляет в виде ненависти к окружающим [13]. По сути дела, вина, которую некто испытывает к себе лично, проявляется как постоянное обвинение других. Так формируется «комплекс жертвы», перед которой все виноваты.

Этот комплекс, по мнению К. Типпинга, отчетливо показывает не просто жалость к себе, но определенный защитный механизм личности. За этим комплексом скрывается не только неуверенная в себе персона, но человек, относящийся к себе с презрением и даже ненавистью [13]. Это часто проявляется в том, что он словно запрограммирован постоянно попадать в негативные ситуации, при которых может оставаться в страдательной роли и винить окружающих в происходящем, а как следствие, вымещает злость и ненависть на них. Однако корень такого поведения в том, что он просто не принимает самого себя, но не осознает этого. Чтобы решить данную проблему нужно понять себя, дабы снять маску жертвенности. Достигается это с помощью самопрощения. Пока человек ощущает себя жертвой, он не сможет простить не только себя, но и Другого. Таким образом получается, что самопрощение являет собой не только первостепенный акт на пути прощения, но также показывает, что на этом пути необходимым условием является умение анализировать собственные ошибки и принимать их с целью исправления.

Самопрощение является ничем иным как самопринятием — видением собственной глубины. Если сослаться на позицию Н. Сноу, показанную в статье О.В. Артемьевой, — это также осознание «собственной конечности и неизбежной ограниченности, с принятием себя как несовершенного существа» [2]. То есть, самопрощение стоит и на фундаменте «вечного начала» в человеке, и на фундаменте эмпирического. Нам близка эта позиция, потому что она показывает самопрощение не только как взгляд в собственные духовные основания, но и как избавление от «комплекса Бога», который не может ни грешить, ни ошибаться, ни быть слабым. О.В. Артемьева критически подходит к такому взгляду, полагая, что он выводит нас за пределы морали, она пишет: «При том, что едва ли правильно недооценивать психологическую значимость примиренности с самим собой, в моральной перспективе принятие самого себя в своем несовершенстве и ограниченности в ценностном смысле нейтрально. Установление мира в душе человека чрезвычайно важно, может благоприятствовать решению тех или иных внутренних проблем личности, однако задача по достижению такого мира никак не соотносится с теми задачами, которые ставит перед человеком мораль» [2].

Мы хотели бы еще раз подчеркнуть, что, во-первых, мораль без психологии — это просто ригористическое давление, которое не соотнесено с реальными мотивационными механизмами внутреннего мира, во-вторых, в некриминальной ситуации обиды (а не преступления), человеку часто не ясна мера собственной морально-психологической вины, и самопрощение — это здравое отношение к себе, которое открывает двери к лучшим и более бережным отношениям с ближними. Позиция «да, мы слабые люди, но будем стараться стать сильнее» гораздо больше дает для морали, чем бесконечное жестокое самобичевание и вытекающая из него враждебность к миру.

По сути, прощая себя через самопринятие, личность приходит к единству с собой, к духовной целостности. «Прощение себя» не означает оправдание за совершение проступка или его забывание (человек может принять моральное наказание со стороны Других), но оно позволяет заменить ощущение стыда и боли на первом этапе переживания позитивным чувством к себе как Самости и одновременно «эмпирическому человеку» на последующих этапах. Оно дает надежду на исправление и опирается на то прощение со стороны Других, которое мы знали в детстве — добрых великодушных Других, которые не оставляют нас в беде, даже если мы несовершенны. Прощая себя, мы видим себя их глазами. Это то, что Э. Берн и ряд других авторов-психоаналитиков называют «Я – плюс, Ты – плюс»: когда индивид прощает себя, опираясь на образ чужого великодушия, у него есть все основания также ценить и поддерживать Других. Если же некто утвердился в своей сугубой негативности, то именно из нее он будет делать зло другим, неся собственную порочность как знамя.

<h3 id="text_content_item_17" id="text_content_item_17"><strong>Прощение как дар</strong><strong> и как ответ на просьбу</strong></h3> <p>Но вернемся к межличностным отношениям: чем все же суть прощения как щедрого и бескорыстного акта? Вопрос о возможности прощения, а также его роли М.&nbsp;Мосс и Ж.&nbsp;Деррида связывают с категорией <em>дара</em>. Это означает, что в процессе дарения нет ожидания на &laquo;отдарок&raquo; даже в виде благодарности, поскольку такое ожидание подрывало бы само понятие дарения, меняя его на категорию простого обмена [8]. По сути, мы попадаем в область <em>безусловного прощения</em>, когда прощаем не &laquo;потому что&raquo;, но &laquo;вопреки всему&raquo;. И оно психологически обосновано, ибо &laquo;жить в обиде&raquo; — это жить в аду. Безусловно простить — это пожалеть и стать выше ситуации, выше в духовном отношении. &laquo;Отче! прости им, ибо не ведают, что творят&raquo; (Лк. 23:34) — говорит Христос на Голгофе.</p>

Как справедливо отмечает К.Е. Троицкий безусловное прощение никогда не требует формальностей в виде покаяния или мольбы о прощении. Напротив, такое отношение критикуется автором [14]. Близкой позиции придерживается М. Холмгрен, считая, что любые межличностные отношения характеризуются позицией личности в отношении прощения [15, с. 64]. Само прощение в ее трактовке не является процессом двусторонним, поскольку не имеет никакого отношения к раскаянию со стороны виновного. Происходит процесс принятия своего обидчика как страдающего, правда уже не в его агрессивной роли, но как целостной личности. Об этом также говорит Н. Большунова, указывая на то, что, прощая мы признаем «Другого» и его самость [4]. То же самое у К. Типпинга: прощение — процесс односторонний, поскольку только обиженный решает прощать или нет. Мольбы о прощении в таком случае неуместны. Это снова говорит нам о возможности <em>безусловного</em> прощения. Двусторонним и обоюдным в отличие от прощения может быть процесс <em>примирения</em>, являющий собой некоторый компромисс, замещающий собой прощение, и его часто путают с самим прощением. При примирении можно говорить об остаточном чувстве обиды, однако отношения способны наладиться и не мешать социальной жизни [13]. Если обратить внимание, это очень близко к понятию «прощениезамещающих» способов, о которых писал В. Янкелевич.

Впрочем, другие авторы, делающие акцент не на морально-психологическом переживании обиды/прощения, а на прощении как сугубо коммуникативном, взаимно возмездном акте, с этим не согласны. Так, А. Маслова утверждает, что: «Прощение не может являться односторонним актом. Оно является взвешенным решением после долгого пути самоанализа и анализа поведения и объяснение обидчика, должника, оппонента» [7, с. 294]. Так же считает и Ч. Гризволд, указывая, что взаимность между субъектами конфликта необходимо должна быть. Истинное прощение для него возможно лишь в том случае, если обидчик принесет извинения пострадавшему, который их примет. П. Рикер когда-то также утверждал, что момент прощения обладает диалогичностью, попадая в область языковых отношений, где виновный необходимо должен раскаяться. В этом случае прощение в большей степени рассматривается с позиции того, <em>кого прощают</em>. То есть, прощение не является безусловным, раскаяние и извинение — его необходимый компонент. Конечно, можно считать и так, поскольку обиженного радует просьба о прощении, она выступает как форма воздаяния, восстановление справедливости и морального порядка, однако простить возможно и без этого даром. В свою очередь тот, кто искренне винится, тоже получает и психологическое облегчение, и возможность нравственного восстановления и роста.

Стоит отметить также, что в христианстве быть в полной мере <em>всепрощающим </em>может только Бог, поскольку он являет собой Совершенство, источник чистой любви. Прощение здесь выступает следствием такой божественной любви, которая в полном смысле слова — дар. Однако люди несовершенны, для них сплошь и рядом бывают ситуации, когда прощение кажется невозможным или несостоятельным. Поэтому Т. Гувье, например, выделяет области <em>простительного</em> и <em>непростительного,</em> показывая тем самым невозможность чистого прощения [5]. При «чистом прощении» субъект прощает вне всяких сомнений даже то, что невозможно ни понять, ни простить. Однако, если имеются вопросы, которые не попадают под влияние чистого прощения, тогда его просто не существует. Бывает имитация прощения, не более. В. Янкелевич говорил о том, что люди способны ограничиваться прощением ложным, поскольку окончательно избавиться от негативных чувств в отношении обидчика невозможно. Всегда остается момент огорчения и, если не ненависти, то неприятия к обидчику [18]. И здесь снова вступает в силу человеческая психология: прощение на словах не означает прощения на деле.

Но другая точка зрения гласит: прощение тем более истинно, чем менее возможно. Его особенность заключается не в прагматичности, заключающейся в деловитом налаживании отношений между людьми, но в том, чтобы ощутить единство «Я» и «Другого». Безусловное прощение проявляется не только благодаря принятию обидчика как личности, о котором упоминалось ранее, но также в силу того, что происходит некоторое сравнение и отождествление «Меня» с «Другим». Прощающий допускает, что оступиться может не только кто-то другой, но и он сам, что ошибку может совершить каждый, и отсюда становится возможным замещение чувства обиды состраданием. Народная мудрость гласит: «От тюрьмы и от сумы не зарекайся» — пасть может любой. Это снова приводит к идее христианского прощения как <em>всепрощения</em> благодаря <em>непосредственному ощущению</em> <em>общности</em>: «истинное прощение ощущается, когда я чувствую единство с Другим, принимаю его» [11, с. 124]. Это не мысль, но чувство, в том числе латентное чувство самосохранения: ты прощаешь, и тебя простят, ты даришь снисхождение без должных к тому оснований, и тебя не минует человеческое великодушие. Если ты стремишься любить как Бог — бескорыстно и неизбирательно, то и Божья любовь коснется твоей жизни.

Безусловное прощение сродни забвению — забвению плохого, ссоры, конфликта. Выражение «время лечит» может показать, будто происходит не столько процесс отпускания, сколько забывания и даже привыкания к ситуации. Это очень близко к идее смирения, и принятия высшей воли и путей Провидения.

<h3 id="text_content_item_23" id="text_content_item_23"><strong>&laquo;Радикальное </strong><strong>самопрощение</strong><strong>&raquo; К.</strong><strong>&nbsp;</strong><strong>Типпинга</strong></h3> <p>Современный взгляд на идею самопрощения высказывает К. Типпинг в своей работе &laquo;Радикальное самопрощение&raquo;, которое он понимает как безусловное прощение себя самого, исключающее категорию <em>непростительного</em>. Отметим, что взгляд&nbsp;Типпинга также не чисто морален, но психологичен и даже психотерапевтичен. &laquo;Радикальное прощение&raquo; — это процесс, направленный на принятие личностью собственной Самости и проходящий ряд пять этапов. Отметим, что они одинаково значимы и уместны как для прощения межличностного, так и для прощения самого себя. Взгляд&nbsp;Типпинга — разновидность нарративной психотерапии [6], поскольку позволяет в работе с переживанием собственной вины и обиды дать иную интерпретацию событий, ведущую к переосмыслению и обстоятельств, и себя самого.</p>

Итак, первый этап — <em>рассказать историю</em>. Здесь происходит то, что можно назвать объективацией истории — засвидетельствование рассказа окружающими. Особенность такого рассказа заключается в том, что человек не должен искать оправдания самому себе. «Пока что вы даете своему осуждающему «я» карт-бланш рвать и метать, виня вас во всем том, что вы, на его взгляд, совершили неправедного» [13, с. 117]. Второй этап — <em>пережить чувства</em>. К. Типпинг очень интересно отзывается о чувствах, сопровождающих личность в момент совершения проступка или прощения. Конечно, в большей степени речь идет обб эмоциях вины и стыда, которые автор четко разграничивает. Первое, на что он обращает внимание читателя — отказ от «клейма негативных эмоций», которые прочитываются как простые человеческие эмоции, и их переживает каждый нормальный человек: «когда мы клеймим их как негативные, то в результате начинаем противостоять им, пытаемся мыслить позитивно или отрицаем их» [13, с. 118].

Вина Типпингом определяется как «чувство раскаяния по поводу того, что мы сделали что-то такое, чего делать не следовало» [13, с. 82], в свою очередь стыд — это раскаяние человека как личности. Стыд и вина напрямую связаны с возможностью самопрощения и самопринятия. Нравственная зрелость человека зависит от его способности ощущать вину. Такая способность говорит о том, что человек, включенный в определенную культуру, находящийся в определенном обществе, хочет чувствовать себя как человек чести и, оступаясь, знает, что поступил неправильно. При этом имеется в виду, что нормы этики и морали в разных культурных средах будут отличаться и то, что правильно в обществе «А», будет совершенно неприемлемо для общества «Б».

Чувство вины имеет два выражения: обоснованное и необоснованное, которое можно было бы назвать косвенным. Если первое показывает непосредственное причинения вреда по ошибке субъекта действия/бездействия, то последнее говорит о чувстве сожаления по поводу случившегося, при котором субъекту невозможно приписать оснований быть виновным. Например, если речь идет о чувстве вины за другого человека, внутреннем чувстве вины и др.

Ощущение стыда, в свою очередь, ведет к тому, что человек сомневается и раскаивается не просто в совершенных поступках, но в себе самом, что разрушительно сказывается на личности, разрушает ее изнутри. Происходит не просто момент неприятия себя, но то, что называется самобичеванием, когда чувство ущемленности и недостойности доходит до предела. Все это может привести к тому, что такая скрытая ненависть к себе будет проявляться в виде негативного отношения к окружающим, о чем уже говорилось ранее.

Далее, третий этап — <em>разрушить</em> <em>историю</em>. На данном моменте К. Типпинг предлагает провести рациональный анализ не столько ситуации, из-за которой человека гложет чувство вины, сколько проанализировать себя самого и собственное отношение к поступку. Для начала нужно точно понять, обоснованно ли чувство вины, которую испытывает личность. Если нет, тогда ни о каком прощении или самопрощении не может идти и речь. Если же вина имеет место быть, необходимо сделать шаг навстречу самому себе в попытке ответить на вопрос, готов ли ты принять себя и простить? Это довольно сложно, поскольку должна произойти трансформация чувства негодования от содеянного в признание собственного несовершенства, и тем самым становится возможным принятие себя как несовершенного. Стоит сделать оговорку, что по мнению автора, традиционное прощение останавливается именно на этой ступени, оставшиеся две свойственны лишь Радикальному самопрощению.

Этап четвертый и пятый — <em>переформулировать</em> <em>историю</em> <em>и интегрировать сдвиг</em>. Рассмотрение этих этапов совместно представляется довольно уместным, поскольку они являют собой некоторую целостность. Все начинается с того, что необходимо забыть о случившемся, как о факте отрицательном. Переформулирование истории позволяет жертве стать обидчиком для того, чтобы посмотреть на ситуацию с разных сторон. Таким способом можно понять то, что «и мы временами призваны играть роль обидчика» [13, с. 123]. Заключительным является умение сделать так, чтобы произошел поворотный момент в понимании истории, благодаря чему из идеи о том, что «все плохо» можно перейти в ситуацию, когда «все хорошо». По сути, Радикальное прощение предлагает такой вид безусловного прощения, при котором происходит «вырывание» случившейся ситуации из жизненного контекста, когда в сознании происходит быстрая смена от «я виноват» к «я прощен». Радикальное самопрощение, по мнению автора, должно быть намного легче и быстрее, чем традиционное. Подчеркнем еще раз, что с психологической точки зрения индивид, «раненый собственной виной» и отрицающий себя, не способен на нормальное общение, и в этом смысле «радикальное самопрощение» — не стремление обманно заменить зло на благо, но попытка вернуть того, кто оступился, к адекватной коммуникации, где он сможет проявить в перспективе свои лучшие моральные качества.

Подведем краткие итоги сказанному:

1. Прежде всего, подчеркнем, что тема обиды и прощения стала в современной теоретической мысли в огромной степени психотерапевтическим сюжетом. От идеи первородного греха, порочности человечества, злой человеческой природы философы, этики, психологи все более приходят к мысли либо о трагической противоречивости этой природы, либо о ее благом начале, а о человеке — как существе страдающем. И если в традиционной христианской культуре, даже в ее нововременных формах, главенствовала мысль о необходимости ригористического, строгого и требовательного отношения к человеку, которого надо сурово воспитывать и наказывать, то, начиная с первых десятилетий ХХ века сюжет «обида/прощение» стал трактоваться вместе с темой самопрощения, как восстановления собственной души.

2. Следует, на наш взгляд, четко различать при анализе ситуации «обидчик – обиженный» и «обида – прощение» с одной стороны, от ситуаций «жертва – палач», «жертва – злодей» – с другой. В первом случае, который составляет в собственном смысле предмет морально-психологических рефлексий, речь идет, прежде всего, о «раненой душе», в то время как нанесение телесного, физического ущерба — убийство, истязание, издевательство, связанное с побоями, относится к уголовной сфере и подлежит закону. Разговор о прощении ведется здесь в юридическом ключе. Вопрос ставится об уголовном наказании и возмездности, компенсации ущерба и т.д. На преступника не «обижаются», его судят и карают. Конечно, бывают ситуации, когда в сложные отношения вовлечены прежде близкие люди, но и тогда тема «обида – прощение» вытесняется на периферию, потому что, образно говоря, относится к области «тонких» отношений — помощи и оценки, надежд и разочарований, потери жизненной опоры, распавшейся дружбы, разрушенных жизненных планов и т.д.

3. В современном мире жесткая прямолинейность в осуждении обидчиков, и даже реальных преступников сменилась попытками понять мотивы их поступков и найти гуманные пути их исправления. В то же время в силу разрушения традиций и личностной атомизации, характерной для мегаполисов, прощение обид стало прежде всего заботой самого обиженного, а не результатом чужого покаяния и раскаяния, что, быть может, и верно, потому что обида — страдание того, кого обидели, и вряд ли здесь можно уповать на добрую волю тех, кто нанес душевный ущерб. Как бы мораль ни обязывала извиняться и просить прощения, в современном обществе вне юридических отношений нет механизмов, способных обязать обидчика к раскаянию перед обиженным, «дело психологического спасения обиженных есть дело самих обиженных». Не хочешь мучиться сам — пойми и прости. Это отчасти иллюстрируется на феномене Стокгольского синдрома, когда не просто обиженные, а реальные жертвы оправдывают своих мучителей и обидчиков — потому что надо внести смысл в происходящее и психологически не умереть самим раньше смерти. Но когда речь идет не о бандитах и разбойниках, а близких людях, которые обидели — предали, бросили, лишили возможностей и перспектив — простить еще важнее, потому что предстоит жизнь, а жить с душой, которая отравлена обидой, очень трудно.

4. Самопрощение — важный момент для продолжения жизни человека, который либо реально в чем-то виноват в личных отношениях, либо невротически считает себя виновным в чужих проблемах, либо является тем, кого усиленно «виноватят» окружающие. Простить себя — не значит отказаться от любой ответственности, а значит принять себя с одной стороны, как духовное существо, способное на совершенствование, с другой — как существо эмпирическое, несовершенное, способное на грехи и ошибки. Это двойное принятие позволяет нам продолжать жить после морально-психологических травм и тогда, когда мы являемся обидчиками, и когда выступаем обиженными, а две эти роли часто совмещены: просто жизненный факт, что люди активно обижают друг друга и взаимно обижаются. Прощать себя можно и нужно и потому, что каждый из нас — человек, и потому, что нет никакого «полностью автономного Я»: каждый из нас — отражение Других, и тот, кто умеет прощать себя, способен прощать и Другого, и не только прощать, но вместе с ним идти к более добрым и гуманным взаимоотношениям.

5. Являясь избавлением от душевной боли, прощение обиды, будь оно ответом на просьбу о прощении или односторонним жестом — это всегда дар, потому что дается безвозмездно и охватывает практически любые ситуации. Это великодушие в действии. Хорошо, когда этот акт великодушия является взаимным. И люди способны не только простить, но и примириться, опустить друг друга с миром.

В завершение хочется подчеркнуть, что в прощении Других, так же как и себя, самое главное — это искренность. Имитация прощения лишь укореняет обиду и вину и лишь затрудняет расставание с ними.