Санкт-Петербургское издательство «Центр гуманитарных инициатив» выпустило книгу «Японская эстетика ХХ века. Антология», которая является первым изданием на русском языке избранных переводов сочинений десяти самых известных и самых крупных японских философов-эстетиков прошлого столетия: Нисиды Китаро, Вацудзи Тэцуро, Куки Сюдзо, Ониси Ёсинори, Караки Дзюндзо, Идзуцу Тосихико, Сакабэ Мэгуми, Имамити Томонобу, Като Синро и Сасаки Кэнъити.

Работа по переводу трудов японских авторов осуществлена Еленой Львовной Скворцовой, доктором философских наук, опытным специалистом, уже около полувека посвящающим свои научные исследования выяснению особенностей японской мысли и японской культуры. Будучи выпускницей философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, автор там же окончила аспирантуру, позже стажировалась в Университета Тодай (Япония). Многие годы проработала в Институте искусствознания Министерства культуры РФ. Академик общественной академии эстетики и свободных искусств им. Ю.Б. Борева. Автор спецкурса «История японской эстетики», прочитанного на философском и историческом факультетах МГУ, а также в Институте восточных культур и античности РГГУ. Автор монографий: «Современная японская эстетика. Философские очерки» (1996); «Япония: философия красоты» (2010); «Культурная традиция и японская эстетическая мысль ХХ века» (2012); «Духовная традиция и общественная мысль в Японии ХХ века» (в соавторстве с А.Л. Луцким, 2014), «Пути японской культуры» (в соавторстве с А.Л. Луцким, 2018), а также более ста академических публикаций, посвященных эстетике Японии и японской культуре в целом. В настоящее время Е.Л. Скворцова — ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН.

Переводы японских авторов снабжены подробными комментариями Е.Л. Скворцовой, позволяющими лучше понять восточную специфику мировоззренческих позиций представленных философов-эстетиков.

Непосредственные тексты японских философов предваряет очерк становления научной эстетики Японии, которая вплоть до начала ХХ века развивалась преимущественно в области искусствоведения и литературоведения, а отечественные писатели и художники зачастую сами выступали в роли теоретиков искусства и эстетиков.

Открывается публикация переводов работами Нисиды Китаро — самого известного японского философа ХХ века, чье творчество отмечено попытками совмещения мировоззренческих установок национальной духовной традиции с элементами европейской философской мысли. По сути дела, Нисида — основоположник современной японской философской эстетики. Нисида следует традиции японской культуры, рассматривая бытие человека в мире как сотворчество природы и отдельного индивидуума. Фактически, его концепция напоминает кибернетическую эпистемологию Грегори Бейтсона, подразумевающую наличие обратных связей в Универсуме, когда не только предыдущее состояние системы определяет ее будущее, но и будущее состояние системы определяет ее настоящее. Нисида попытался при помощи языка (креатуры) описать «неописуемое» (плерому). Креатура — мир, привычный западному дискурсу; это мир различий, мир описаний, мир карт, мир времени.

Японский философ совершил прорывную для начала ХХ века попытку обозначить плероматическое Бытие как истинное, существующее «до» различений, «до» границ, проводимых разумом (но в его присутствии). Именно такое Бытие дано нам в «чистом опыте», под которым Нисида понимает не объективизированный первичный опыт, а осознание своего живого присутствия в мире (Я — живой). Разум, таким образом, не есть нечто, присущее только индивидуумам, а есть та общая «подкладка» Бытия, «некая прасреда, на которой выросли все остальные наблюдаемые и изучаемые среды. Поэтому все видимые среды оказываются связанными друг с другом через эту прасреду». Мир объединен «общим чувством», знающим подлежащий миру закон или принцип — <em>ри</em>, интуитивно данный и человеку. Процесс познания Нисида уподобляет самурайскому мечу, который может разрубить все, кроме себя самого. Нисида поставил буддийскую категорию <em>Ничто</em> в основание своей системы, объясняющей исторический мир и положение в нем человека через «тождество абсолютных противоречий», имеющих разрешение в поле Ничто. Эта философская позиция, буддийско-даосская по сути, особенно ярко присутствует в работах современных японских ученых, исследующих традиционную культуру своей родины и пытающихся дать современную интерпретацию ее категориям.

За работами Нисиды следуют тексты Вацудзи Тэцуро — крупнейшего философа Японии, деятельность которого началась в эпоху Мэйдзи (1868–1912). Теоретические разработки ученого оказали существенное влияние на развитие национальной философской и эстетической мысли ХХ века. Оттолкнувшись от противопоставления духовных традиций Японии и Запада, Вацудзи переосмыслил идейное богатство своей родной культуры и поставил себе целью продемонстрировать ее достижения всему миру.

Следующий герой книги — Куки Сюдзо. В эпоху Мэйдзи многие из самурайских сыновей выезжали в Европу и США, чтобы получить там образование и впоследствии стать полезными для родины. Такова была судьба и Куки Сюдзо. Ему удалось присутствовать на лекциях родоначальника феноменологической школы Э. Гуссерля, он приятельствовал с экзистенциалистом М. Хайдеггером (о чем последний оставил воспоминания), он мог слушать лекции неокантианца Г. Риккерта, и даже исследовать культурную жизнь Парижа под руководством Ж.-П. Сартра. В европейцах Куки потрясла их крайняя меркантильность. Так, о французах он, в частности, писал, что даже при самом доброжелательном к ним отношении японцу трудно представить их ментальность, поскольку они и говорят, и ведут себя в соответствии с единственным законом — весом доллара. Их разумная необходимость заключается в переводе всего на низменный денежный уровень. Уродливейшая, по мнению Куки, поговорка «время – деньги» имеет, тем не менее, хождение повсюду. Интерес к личности Куки Сюдзо и его произведениям в последние годы возрастает, причем не только в Японии, но и на Западе.

Деятельность другого автора, Ониси Ёсинори, тесно связана с так называемым поворотом Тайсё (Тайко, 1912–1925), когда после первого увлечения идеями Запада в период Мэйдзи японские интеллектуалы обратились к родным корням, к исконным духовным ценностям своего Отечества. Из-за ярко выраженной патриотической окраски поворота Тайсё, его часто представляют как проявление японского национализма, хотя, на наш взгляд, это неверно: идеи Тайко имеют мало общего с идеями национального превосходства и национальной исключительности.

Говоря о воззрениях Караки Дзюндзо, представителя Киотской школы, ученика Нисиды Китаро, следует отметить, что, как и его учитель, он был хорошо знаком с философскими течениями Запада, но остался верен буддийскому мировоззрению, найдя опору в учении Синрана из секты Дзёдо и Догэна из секты Дзэн. Помимо исследований в сфере японской традиционной эстетики, Караки был известным в стране историком литературы и литературным критиком, издавал журнал «Тэмбо» («Литературное обозрение»). Его перу принадлежит работа «Гэндай нихон бунгаку дзёсэцу» (Очерк современной японской литературы). Караки был профессором японской филологии в университете Мэйдзи. Визитной карточкой ученого и самой цитируемой его работой является монография «Мудзё» («непостоянство всего сущего»). Она была завершена в 1963 году и представляет собой достаточно подробную историографию категории <em>мудзё</em> (無常) от эпохи Хэйан (794–1185) до ХVII века.

Эстетика Идзуцу Тосихико можно считать ученым-полиглотом, чьи интересы распространялись на различные сферы религиозной деятельности. Еще в детстве он проявил литературный талант, сочиняя<em> коаны</em> (короткие повествования, вопросы, диалоги, обычно не имеющие логической подоплеки, содержащие алогизмы и парадоксы, доступные скорее интуитивному пониманию). Во время обучения в средней школе некоторое время был увлечен христианской религией. Изучал экономику, затем английскую литературу. Желая знать Ветхий завет в оригинале, Идзуцу выучил древнееврейский язык. Затем он самостоятельно осваивает арабский, русский, древнегреческий языки и латынь. Занимался научной работой в Институте исламского мира и в 1957 году выпустил академический перевод Корана на японский язык. Работы Идзуцу были посвящены не только религиозным темам, в частности, исламоведению, но и охватывали различные другие области исторического, социологического и философского знания. Он даже занимался концепцией человека в России XIX столетия.

Ученый преследовал метафилософскую цель в сравнительной теологии, основой которой являлось лингвистическое изучение и анализ классических метафизических текстов, подобно работе Готфрида Лейбница «Philosophia perennis» и сочинению Олдоса Хаксли под аналогичным названием. Сегодня в этом же направлении работает Жак Деррида.

Одинаково хорошо владевший родным и французским языками, эстетик Сакабэ Мэгуми значительную часть своих исследований написал по-французски и лишь затем перевел их на японский. Он известен как великолепный знаток западной философской мысли, в частности Канта. Тем не менее, Сакабэ не стал слепым апологетом Запада, более того, он занял непримиримую позицию по отношению к соотечественникам, не критически воспринявшим западные теории. Особого внимания заслуживает тезис Сакабэ Мэгуми о пустотном основании культуры Востока, делающем практически неразличимыми понятия «сущности» и «явления», «жизни» и «искусства». Феноменальный мир в интерпретации японского философа не имеет выраженной ценностной иерархии, а искусство и жизнь являются зеркальными отражениями друг друга. При этом Сакабэ указывает на особенности японского языка, заключающиеся в неопределенности и размытости образующих его понятий, в полной мере демонстрирующих характер культуры носителей этого языка.

Рассуждая о роли искусства в современном мире, философ Имамити Томонобу начинает с положения о новом виде абстракции, появившемся в технологическую эпоху. Технология, давая человеку известные преимущества, одновременно награждает его и многочисленными пороками. Сокращение, фактически исчезновение трудового процесса приводит, считает Имамити, к катастрофическим последствиям для природы человека. Ведь трудовой процесс, который всегда должен разворачиваться во времени —– это одна из составляющих развития интеллекта. Элиминируя время, техника ведет к утрате привычки упражнять интеллект. С другой стороны, техника не только лишает человека временных процессов (темпоральности), а с ними вместе и способности полноценно мыслить и чувствовать, но и активно способствует появлению у человека новых «машинных добродетелей», таких как «точность» и «быстрота бессознательной реакции на сигнал». Получается, что техника активно формирует человека в качестве придатка машинного мира, основной целью которого является эффективность.

По мнению другого эстетика — Като Синро, одной из центральных в культурах Дальнего Востока и, конечно же, в японской является проблема формы. Противопоставление духовного и материального измерений жизни, принятое в западной философии, в японской мысли принимает вид оппозиции «бесформенное — форма» со времен даосского трактата «Даодэцзин», сочиненного Лао-цзы, то есть с V–IV веков до н.э. В четырнадцатом дане этого трактата говорится о непостижимости Дао чувствами и разумом человека, поскольку Дао является образом без прообраза, возвращающимся к небытию, будучи «формой бесформенного». Этой проблеме посвящена специальная работа Като, получившая большой общественный резонанс.

Выступая на 15-м Международном эстетическом конгрессе, проходившем в Токио в 2001 году, современный японский философ-эстетик Сасаки Кэнъити, чьи тексты помещены в рецензируемой книге, начал с провокационного заявления: «По моему глубокому убеждению, главное, что можно сказать о японской эстетике, является отсутствие того, что можно было бы назвать “японской эстетикой”». Однако примечательно, что закончил свои рассуждения Сасаки констатацией того, что живая традиция ощутимо функционирует в художественной жизни сегодняшней Японии.

Как указывает Е.Л. Скворцова, «на примере воззрений японских эстетиков ХХ века мы убеждаемся в жизненности традиционных форм буддийско-конфуцианского мировоззрения. Несмотря на то, что, начиная с эпохи Мэйдзи, все философско-эстетические теории Запада — от античности и до самых последних — были несомненным фактором формирования современных взглядов на мир японских мыслителей, традиционализм до сих пор играет доминирующую и системообразующую роль в Японии. Это касается и акцента на телесности, воплощенности человека — буддийское положение о «единстве плоти и сердца–разума», (<em>синдзин-итинё</em>). Это касается и буддийской неопределенности, текучести всех форм существования вещей, отношений, эфемерности самой жизни. Это также верно и для принятия <em>Ничто</em> в качестве метакатегории философии.

Важным достоинством книги являются обширная библиография (115 позиций), словарь терминов (229 значений с приведением их иероглифического написания) и указатель имен (включающий около 400 фамилий), что позволяет говорить об энциклопедическом характере данного издания.

«Японская эстетика ХХ века. Антология» несомненно будет полезна как профессиональным ученым-эстетикам, так и специалистам-японоведам. Она адресована и тем широким слоям читателей, которые интересуются духовной жизнью, традициями, а также историей художественной мысли Японии. Все вышеизложенное позволяет с полной уверенностью считать данную книгу новой вехой в изучении японской эстетики в России.