Мы живем в исключительную по важности переходную эпоху, когда на глазах у нынешнего поколения людей повсеместно происходит смена основного носителя информации с бумажного, господствовавшего в Европе на протяжении последних пятисот лет, на новый электронно-цифровой¹.

Этот процесс приобретает поистине глобальный характер: постепенно он приводит к формированию на земле единого цифрового пространства и дальнейшему постепенному размыванию естественно складывавшихся на протяжении веков этнокультурных и социально-исторических границ. При этом, как ответная реакция, в мире усиливаются и антиглобалистские настроения, которые в частности находят выражение в призывах финансировать проекты по созданию собственного национального интернет-пространства и совершенствованию средств защиты его пользователей и государства в целом от возможных угроз, исходящих из глобальной сети.

Однако в любом случае сейчас мы являемся свидетелями масштабного внедрения цифровых технологий в экономику и финансы, научную и образовательную деятельность, искусство и СМИ, социальную сферу и повседневную жизнь людей. Причем это происходит не только в традиционных промышленных и менеджерских центрах мира — они уверенно проникают даже в самые отдаленные его уголки, включая районы Центральной Африки и крайнего Севера.

Однако для своевременного выявления и предотвращения угроз, исходящих от новых информационных технологий, необходима не только забота государства, но и функционирование развитой многоуровневой системы институтов гражданского общества. Эта система является результатом деятельности различного рода самозарождающихся и самоисчезающих общественных движений, цель которых — защита интересов простых граждан, их прав и свобод от воздействия таких угроз. Не секрет, что в подавляющем большинстве случаев именно обычные люди являются конечными звеньями тех порой достаточно длинных потребительских цепочек, которые образуют систему современных коммуникативных технологий в потребительском обществе. Так, при разработке новой модели беспилотного автомобиля, смартфона или системы дистанционного образования их создатели учитывают интересы колоссального количества социальных игроков (стейкхолдеров), и в первую очередь собственных. При этом пользуется услугой или покупает товар, в конечном счете, конкретный человек для удовлетворения своих потребностей. Для выражения и отстаивания его интересов перед другими стейкхолдерами, — в том числе такими мощными, как разработчики технологии, государство и крупные бизнес-корпорации, включающие представителей банковской системы, производственных структур, маркетинговых фирм, а также системы постпродажного обслуживания товара, — и формируются гражданские общества (объединения и движения).

История показывает, что внедрение новых информационных технологий нередко порождает целый кластер социо-гуманитарных проблем, которые, если их своевременно не выявлять и не решать, могут привести к росту социального напряжения в обществе. Так было, к примеру, при зарождении Интернета и онлайн-коммерции. По мнению Криса Скиннера, «интерактивность пришла в интернет только после того, как его потенциал оценили игроки порноиндустрии. Секс и порнография стали катализаторами развития Сети. Валовая прибыль электронной доски объявлений Event Horizons к 1993 году превысила $3,2 млрд в год. Владелец этого сайта Джим Макси просто нанял десять сотрудников, чтобы те сканировали фотографии, форматировали их и выкладывали в сеть для скачивания. Они не занимались никаким маркетингом, об их работе узнавали по сарафанному радио. Вскоре появилось множество подобных сайтов, и началась (с порнографии!) история онлайн-коммерции» [3, с. 44]. За обычной порнографией в скором времени вошла в оборот и порнография детская, породив соответствующую инфраструктуру по ее обслуживанию.

Однако такое развитие событий не является исключением. Введение в социальную практику новых информационных технологий редко обходится без нежелательных последствий, которые необходимо выявлять, а по возможности и предвидеть. Так, на рубеже XIX–XX веков с изобретением нового носителя информации — сначала фото-, а затем и кинопленки человечество столкнулось с аналогичной проблемой. Одной из форм коммерциализации зарождающегося кинематографа, производившего короткие видеоролики на нитратной пленке (которая была довольно дорогостоящей, а по своему химическому составу еще и самовоспламеняющейся, чрезвычайно горючей и взрывоопасной), стало создание большого количества порнофильмов. Их основными потребителями оказались публичные дома. Они демонстрировали такие ролики своим клиентам непосредственно перед оказанием услуг, чтобы их «разогреть».

Если мы углубимся в историю, то обнаружим, что изобретение печатного станка в середине XV века и последовавший переход на бумажный носитель информации как основной, сделал доступными многие труды, которые раньше хранились в монастырских библиотеках в виде пергаменных фолиантов. В результате, начиная с первой половины XVI века, в Европе возникают и множатся индексы запрещенных книг. Самый известный из них — Index Librorum Prohibitorum (1564) папы Пия VI, утвержденный Инквизицией. Соответственно, как реакция на новую угрозу, в Европе зарождается и институт папской цензуры. Напомним, что в 1616 году, то есть через 73 года после первой публикации, в этот Индекс был внесен труд Н. Коперника «Об обращениях небесных сфер», а в 1665 году — сочинение Г. Галилея «Диалог о двух главнейших системах мира».

Однако вернемся в наше время. Новые цифровые коммерческие отношения породили и соответствующие типы денежной коммуникации. По свидетельству К. Скиннера, тогда же в начале 1990-х торговые организации «стали принимать кредитные карты для оплаты в интернете. Для отправки подобного платежа требовалось заполнить специальную форму. Первым коммерческим сайтом, который начал принимать к оплате карты, стал books.com. Им владела американская книжная сеть Book Stacks Ltd., чья электронная доска объявлений появилась в Сети в 1992 году — за три года до Amazon» [там же].

В дальнейшем это привело к формированию разветвленной системы онлайн-оплаты товаров и услуг виртуальными деньгами, для чего потребовалось легализовать на законодательном уровне использование электронно-цифровой подписи. Данные нововведения не замедлили породить такое социальное явление, как киберпреступность.

Примечательно следующее явно неслучайное временное совпадение. В 1995 году фирма Microsoft выпускает в свет новую операционную систему Windows-95, которая позволила простым пользователям массово подключаться к Интернету и осуществлять онлайн-операции. Тогда же возникают новые торговые интернет-площадки, такие как Amazon и e-Bay. И в тот же год выходит в свет фильм британского кинорежиссера Иэна Софтли «Хакеры» с Анджелиной Джоли в главной роли. Все это свидетельствует о системном характере становления цифрового общества, которое само вырабатывает механизмы, позволяющие обнаруживать, демонстрировать и обсуждать возникающие гуманитарные проблемы.

Таким образом, история показывает, что смена господствующего носителя информации — вовсе не безобидный процесс. Он нередко сопровождается возникновением целых кластеров гуманитарных проблем, встающих перед обычными людьми. В дальнейшем это может приводить к усилению напряженности в обществе и порождению проблем более высокого, социального порядка, если вовремя не заняться разработкой механизмов их решения. Все вышесказанное имеет прямое отношение и к сегодняшнему дню.

***

В процессе изучения того, как проблемы возникают и разрешаются, многие исследователи используют междисциплинарный методологический принцип, который условно можно обозначить как «вызов — ответ». В силу своей междисциплинарности он достаточно вариабелен, то есть проявляется в различных науках по-разному. Кроме того, за последние двести лет он еще и исторически менялся. Однако в целом этот принцип представляет собой <em>попытку</em><em> ученых объяснить </em><em>ряд </em><em>происходящи</em><em>х</em><em> </em><em>в мире изменений</em><em> (в том числе эволюционных)</em><em> как поведенческий ответ живого организма или сообщества живых существ на потенциальную или актуальную угрозу с целью е</em><em>е</em><em> снижения вплоть до полной нейтрализации</em><em>. Или, наоборот</em><em>, как ответ</em><em> на благоприятное стечение обстоятельств, с целью извлечь из них максимальную выгоду</em>. Причем в сложившейся ситуации живые существа пытаются достичь значимой цели, действуя на свой страх и риск, то есть методом проб и ошибок. Такой подход рассматривает исторические изменения как непрерывную чреду попыток найти достойное решение возникающих проблем. Его использование, основанное на анализе целесообразного поведения, возвращает в науку понятие <em>телеология</em>, которая, как казалось, была окончательно изгнана оттуда благодаря формированию механистической картины мира и редукционистскому подходу, прочно утвердившимся в европейской мысли XVIII века.

В указанном выше методологическом принципе проблема рассматривается как вызов, если она носит экзистенциальный характер и для ее решения субъекту требуется существенно изменить сложившуюся поведенческую стратегию, то есть поступить нешаблонно, сделать экзистенциальный выбор². Следует отметить, что понятие <em>вызов</em> не является здесь аксиологически нагруженным, то есть используется в ценностно нейтральном смысле. Это в целом соответствует употреблению данного слова в обыденном языке. Например, когда человек только готовится принять телефонный вызов, то еще не знает, как на него среагирует. Подняв трубку, он может услышать и благоприятную весть, и сообщение, несущее угрозу. Соответственно, поведение человека в этих случаях окажется различным, поскольку разными будут цели, которые в зависимости от полученной информации он постарается достичь, а также задачи, которые он перед собой поставит. В этом плане благоприятное стечение обстоятельств тоже может стать вызовом, на который человек волей-неволей каким-то образом отреагирует. Например, он может попытаться «не упустить свой шанс», радикально изменив свою жизнь. В отличие от <em>вызова</em>, слово <em>угроза</em> в обыденном языке является ценностно нагруженным и всегда содержит негативный оттенок.

Остановимся вкратце на истории данного принципа. В неявной форме он стал применяться в науке создателями первых эволюционистских концепций для объяснения феномена биологической эволюции Ж.-Б. Ламарком и позднее Ч. Дарвином. Однако они в явном виде его не формулировали и не использовали методологических понятий «вызов» и «ответ». Оба ученых рассматривали изменчивость биологических видов как установленный наукой факт. Однако их концепции различались как по выявлению факторов, активизирующих эту изменчивость (их можно условно назвать вызовами), так и по способам ответа на них. Так, согласно Дарвину, происходящие в природе процессы перепроизводства потомков (идея, взятая у Мальтуса), а также изменения окружающей среды активизируют <em>борьб</em><em>у</em><em> за существование</em>, в результате чего в ней выживают лишь те организмы, которые унаследовали от своих предков благоприятные биологические признаки. В дарвинизме это называется естественным отбором. В конце концов, происходит <em>дивергенция</em>, «расщепление» старого вида, отделение от него наиболее жизнестойких организмов, которые образуют новый вид. Соответственно, его представители оказываются лучше приспособленными к жизни, а все остальные — погибают.

Учение Ламарка (и особенно неоламаркистов, создававших свои теории как критическую реакцию на дарвинизм) основывается на идее неразрывного единства организма и окружающей среды. В качестве ответа на изменение среды обитания, в природе начинает действовать фактор восстановления утраченного единства, прямого или косвенного приспособления к внешней среде. «Многие известные нам факты, — утверждал он, — доказывают, что неослабное употребление органа содействует его развитию, укрепляет и даже увеличивает его; неупотребление же органа, переходя в привычку, наносит ущерб его развитию, ухудшает его, постепенно уменьшает и наконец приводит к его исчезновению, если это неупотребление органа в течение долгого времени держится во всем потомстве. Отсюда ясно, что с изменением обстоятельств, вынуждающих животное менять свои привычки, менее употребляемые органы постепенно истощаются, тогда как более употребляемые успешно развиваются и приобретают силу и размеры, соответствующие степени обычного их применения» [1, с. 6]. Это происходит благодаря тому, что в организме активизируется некая «жизненная сила, или энергия», которая «растет по мере того, как строится организация» [там же, с. 79]. В результате этого он подстраивается под новые условия обитания и в дальнейшем передает приобретенные признаки своим потомкам.

Некоторые представители современного ламаркизма признают, что на самом деле на земле существует лишь один объект биологической эволюции — это биосфера в целом как единый иерархически организованный живой организм, к саморазвитию которого приспосабливаются его внутренние обитатели — представители различных видов. Тогда вызовом для них оказывается сам процесс развития биосферы, к которому стремятся адаптироваться растения и животные. Родоначальником такого подхода, по-видимому, является П. Тейяр де Шарден. Он полагал, что биосфера «представляет собой не более или менее непрочную группировку, а единое целое, саму ткань генетических отношений, которая, будучи развернутой и поднятой, вырисовывает древо жизни». В процессе роста этого древа жизни «изменение биологического состояния, приведшее к пробуждению мысли, не просто соответствует критической точке, пройденной индивидом или даже видом. Будучи более обширным, это изменение затрагивает саму жизнь в ее органической целостности, и, следовательно, оно знаменует собой трансформацию, затрагивающую состояние всей планеты» [4, с. 148]. Ключевым фактором здесь становится не дивергенция вида, а его <em>конвергенция</em>.

Таким образом, мы вплотную подошли к <em>антропологии</em>, а именно к проблеме антропогенеза. Следует отметить, что во второй половине XIX века для ее решения также использовался в неявном виде принцип «вызов — ответ». В качестве одного из многочисленных примеров можно привести наверное самый известный — так называемую трудовую теорию происхождения человека, которую в частности поддерживал Ф. Энгельс. Последний занимал в этом вопросе двойственную позицию: он признавал величие учения Дарвина, и даже приписывал ему одно из трех великих открытий в естествознании XIX века, на самом деле ему не принадлежащее, — это «теория развития, которая в систематическом виде впервые была разработана и обоснована Дарвином» (8, с. 512). Однако сам автор этих строк, строго говоря, дарвинистом не был. Более того, он резко критиковал как английского натуралиста, так и его последователей за мальтузианство, которое, по его мнению, ставило под большое сомнение саму возможность построения коммунистического общества на земле. Он полагал, что биологические виды действительно изменяются, однако «это может происходить — и фактически происходит — <em>без всякого мальтузианства</em>». То же самое имеет место и «при половом отборе, где мальтузианство также не играет совершенно никакой роли» (там же, с. 621). На основе этой критики он разрабатывал альтернативное учение о происхождении человека как нового биологического вида — не путем обострения внутривидовой борьбы за существование, а путем приобщения стада высокоразвитых обезьян к трудовой деятельности. Согласно Энгельсу, совместный труд общины является основным фактором, благодаря которому в изменившихся условиях обитания вида Homo sapiens появляются такие исторически значимые новации, как производство орудий труда и членораздельная речь. Именно они послужили достойным коллективным <em>ответом</em> на стихийно возникшие перед первобытным стадом <em>вызовы</em> природы.

Что касается борьбы за существование, то в отличие от Дарвина классик марксизма ограничил действие этого биологического фактора областью растительного царства и низшими ступенями животного царства. Он даже писал об ошибке Дарвина, полагая, что у высших животных борьба за существование под воздействием фактора перенаселения практически отсутствует или просто «ничего не изменяет»: «Ошибка Дарвина заключается именно в том, что он в своем “естественном отборе, <em>или</em> выживании наиболее приспособленных” смешивает две совершенно различные вещи: 1) Отбор под давлением перенаселения, где наисильнейшие, быть может, и выживают в первую очередь, но могут оказаться вместе с тем и наислабейшими в некоторых отношениях. 2) Отбор благодаря большей способности приспособления к изменившимся обстоятельствам, где выживающие индивиды более приспособлены к этим <em>обстоятельствам</em>…» [там же]. При этом Энгельс полагал, что его идеи являются подлинным развитием учения английского естествоиспытателя³.

Одним из первых в явной форме принцип «вызов — ответ» был применен А. Тойнби в <em>исторической науке</em> для объяснения образования локальных цивилизаций, в частности древнеегипетской, месопотамской и ряда других. Он называл его «социальным законом вызова-и-ответа» и говорил о вызовах природной среды и ответах социума как подлинных источниках общественных трансформаций. В процессе исследований, пишет Тойнби, «мы пришли к отказу от общераспространенного предположения, будто бы цивилизации возникают в тех случаях, когда окружающая среда предоставляет необыкновенно легкие условия жизни, и выдвинули аргумент в пользу прямо противоположной точки зрения» [6, с. 183]. Далее он следующим образом конкретизирует свою мысль: «Цивилизации зарождаются не в необыкновенно легкой, а в необыкновенно трудной для проживания окружающей среде. Это, в свою очередь, побудило нас задаться вопросом, не имеем ли мы здесь дело с примером некоего социального закона, который можно выразить в формуле: “чем сильнее вызов, тем сильнее стимул”. Мы сделали обзор ответов, вызванных пятью типами стимулов — стимулом суровых стран, новой земли, ударов, давлений и ущемления, и во всех пяти областях результат нашего исследования подтверждает обоснованность этого закона» [там же, с. 264].

По мнению Тойнби, применительно к Древнему Египту борьба человека с природой за выживание выразилась в интенсивном освоении плодородной аллювиальной почвы вдоль берегов Нила и контроле разлива реки благодаря организации ирригационной системы. Все это привело к небывалому росту урожайности, объединению страны в единое государство и формированию общей духовной культуры.

В дальнейшем методологический принцип «вызов — ответ» стал успешно применяться в науках о человеке. Так, он получил развитие в <em>экспериментальной </em><em>психологии</em>, а именно в бихевиористской теории «стимул — реакция». Сделав предметом исследования психологии человеческое поведение (behavoir), бихевиористы пришли к выводу, что оно носит реактивный характер, то есть направлено на решение возникающих проблем, стимулируется ими. Здесь следует в первую очередь упомянуть монографии К.Л. Халла [10] и Б.Ф. Скиннера [11]. Представители этого подхода полагают, что образцы удачного решения проблем не исчезают бесследно: они закрепляются в индивидуальной и социальной практике в виде паттернов. Учитывая данное обстоятельство, бихевиористы подняли вопрос о закономерном, целесообразном характере человеческого поведения, а следовательно и о возможности его предсказания в будущем.

Параллельно с этими исследованиями происходило становление новой науки кибернетики как учения об обратных связях, описываемых с помощью математических методов. В результате методологические принципы «стимул — реакция» и «вызов — ответ» получили солидное математическое обоснование и разработку в рамках теории динамических систем.

Во второй половине ХХ века в качестве угрозы все чаще стала представать не только некая конкретная проблема, требующая незамедлительной выработки ответа, но и будущее само по себе как целый комплекс взаимозависимых проблем. Причем попытки решить одни из них, могут приводить к существенному усугублению других. Так, рост промышленного производства, без которого невозможно поднять уровень благосостояния людей, нередко сопровождается усилением экологической нестабильности в регионе и повышением затрат на медицинское обслуживание населения. Таким образом, проблема будущего носит не только междисциплинарный, но и комплексный характер.

Осознанию будущего как вызова способствовало множество факторов, особенно проявившихся в 1970–1980-е годы. В первую очередь это усиление мировых экономических, финансовых и гуманитарных кризисов, привлечение внимания общественности к глобальным проблемам современности, связанным с разработкой ядерного оружия и последующей гонкой вооружений, а также к экологическим, генно-инженерным проблемам, вызовам, стоящим перед сферой здравоохранения, занятости населения и ряду других. В этом плане переход на цифровой носитель информации и использование цифровых технологий во всех сферах индивидуальной и социальной жизни (особенно в экономике и военной сфере), также можно рассматривать как вызов современному миру, несущий не только благо, но и антропологическую угрозу, которая способна негативно сказаться на самых разных областях жизнедеятельности. Поэтому человек здесь должен проявить своеобразную заботу о будущем. При этом само будущее выступает, как правило, в образе «черного ящика», содержимое которого в настоящий момент нам неизвестно, но оно будет зависеть от выбора той или иной глобальной стратегии поведения человечества. Эти стратегии оформляются в виде так называемых программ «устойчивого развития», которые опираются на выбор одного или нескольких «драйверов роста» из целого спектра возможных, а также на ожидания и ценностные предпочтения их разработчиков. В таких условиях особое значение приобретает процедура прогнозирования последствий реализации этих программ, причем как позитивных, так и негативных. Именно поэтому в качестве методологии выступает в первую очередь бихевиористски ориентированный принцип «вызов — ответ», в котором место глобального вызова занимает неизвестное будущее. Его целью становится выработка ответных мер для нейтрализации возможных угроз, которые кристаллизуются в виде образцов поведения людей при обнаружении соответствующей угрозы. Все это применимо к современным условиям развития общества, а именно к происходящей на наших глазах цифровой революции, формированию информационного (цифрового) общества и цифрового человека, которому необходимо адекватно реагировать на угрозы, исходящие от новых информационных технологий.

***

Забота о будущем с течением времени принимала различные, порой весьма своеобразные формы. Ее можно условно разделить на заботу:

● о своем собственном будущем или, пользуясь выражением М. Фуко, «заботу о себе» (Le souci de soi);

● о будущем своей семьи и близких родственников, в первую очередь потомства;

● о будущем средних и больших социальных общностей, с которыми связан человек;

● о будущем человеческого рода в целом.

В связи с этим мы будем разделять два кластера проблем, связанных с восприятием будущего как антропологической угрозы. Некоторая проблема начинает рассматриваться как <em>социальн</em><em>ая угроза</em>, если она затрагивает интересы таких субъектов деятельности, как государство, страна, этнос и т.д., а также человечество в целом. Речь идет об угрозах в адрес средних и больших общностей людей, безопасность которых призваны защищать в первую очередь <em>государственные институты</em>. Они разрабатывают и обеспечивают финансированием международные, национальные и региональные программы по формированию проектов, направленных на выявление и нейтрализацию подобного типа угроз. В основном они касаются так называемых «Больших угроз», под которыми понимается «совокупность проблем и возможностей, реакция на которые признается обществом и государством на данный период времени главной задачей своего развития» [5, с. 15]. Применительно к нашей стране большими угрозами признаются следующие: «исчерпание и снижение эффективности использования традиционных ресурсов, демографическое сжатие и старение населения, отставание в росте продолжительности жизни от других индустриально развитых стран, изменение климата, трудности адаптации общества и государства к распространению новых “прорывных” технологий» [там же].

В настоящее время в России запущено значительное число таких проектов, так или иначе связанных с использованием цифровых технологий. В первую очередь они касаются обеспечения национальной безопасности, а также экономического, политического и социокультурного развития страны и отдельных ее регионов.

Некоторая проблема начинает рассматриваться как <em>гуманитарная угроза</em>, если она затрагивает интересы конкретных людей и их семейного окружения, побуждая в качестве ответной реакции встать на защиту «прав человека» и так называемых «семейных ценностей». Речь идет в первую очередь о таких ценностях, как здоровье, материальное и духовное благополучие, а также культурное развитие, в том числе образование и воспитание.

Напомним, что современный термин «гуманитарный» восходит к латинскому слову «humanitas», которое в античных текстах использовалось как перевод древнегреческого «παιδεία». Именно к humanitas восходит ренессансный идеал нового человека как гармонически (или как говорили в советские времена — всесторонне) развитой личности, на который уповали гуманисты XIV–XVI веков и который частично был реализован аристократическими кругами Европы в так называемый «галантный век». Разумеется, стремление к такому идеалу нередко приобретало в жизни карикатурные оттенки, что отразилось, в частности, в многочисленных «критических» пьесах того времени, например у Мольера в «Мещанине во дворянстве» или у Рамо в опере «Галантные Индии». Примечательно, что сам термин «наука о человеке», как и слово «цивилизация», зародились именно в галантном веке.

Противостоять гуманитарным угрозам и защищать свои права люди могут и в одиночку, но более эффективный способ заключается в объединении их усилий и создании <em>институт</em><em>ов</em><em> гражданского общества</em>. Он характерен для так называемых цивилизованных обществ.

Однако в жизни описанное выше разделение антропологических угроз на социальные и гуманитарные не носит абсолютного характера. Они взаимообусловлены, и порой то, что используется как спасение от социального вызова, может нести в себе угрозу для человека и его семьи, и наоборот. В этом плане созидание будущего предстает как достаточно тонкий и сложный творческий процесс, в котором должны принимать участие все заинтересованные стороны.

Именно в таком двойственном положении оказались сегодня цифровые технологии, поскольку в настоящее время мы являемся свидетелями масштабного их внедрения в экономику и финансы, научную и образовательную деятельность, искусство и СМИ, социальную сферу и повседневную жизнь людей.

В настоящее время регулярно проводятся широкие дискуссии и запускаются инновационные проекты в таких областях, как цифровая культура, цифровое образование, цифровое здравоохранение. Высказываются мысли о необходимости создания у нас в стране особой «Цифровой конституции» для законодательного регулирования процессов, происходящих в цифровом коммуникативном пространстве. Эти усилия принесли свои плоды. Так, в июле 2020 года Президент заявил, что в настоящий момент наша страна готова войти в число мировых лидеров по цифровизации общества: «Это абсолютно возможно для нас. Мы в целом к этому готовы»⁴.

Однако цифровые технологии трансформируют не только общество, но и человека, его психику, повседневные потребности и поведение. Параллельно претерпевают изменения и базовые права человека. Так, в 2011 году ООН признала таковым право каждого на доступ к Интернету. Можно утверждать, что в настоящее время мы являемся свидетелями глобального процесса формирования нового — цифрового — человека, и это есть не что иное, как ответная гуманитарная реакция на вызов будущего. Примечательно, что в последнее время стали все чаще использоваться в научном лексиконе такие понятия, как «цифровой человек» и «цифровая личность»⁵. Междисциплинарное проблемное поле, которое они охватывают, в ближайшем будущем наверняка привлечет пристальное внимание наук о человеке в целом и философской антропологии в частности. Назревает необходимость разработки целого пакета проектов по принятию комплексных мер для защиты человека от грядущих гуманитарных угроз.

Понятие «цифровой человек» не имеет отношения к трансгуманизму. Он не робот, не киборг, не индивид, тело которого напичкано цифровыми девайсами. По своему генетическому строению он ничем не отличается от обычных людей и тем более не является бессмертным существом. Более того, он может относиться к трансгуманизму как социальному движению более чем критически. Однако он активно использует цифровые технологии в публичной и приватной сферах жизни, «встроен» в цифровое общество, и именно это обстоятельство делает его человеком XXI века. Кроме того, можно рассматривать «цифрового человека» не только как фактическую данность, позволяющую делать его предметом исследования, но и как гуманитарный проект по целенаправленному формированию человека будущего.

* * *

Таким образом, в процессе создания новых гуманитарных проектов для их реализации в цифровом обществе следует опираться на методологический принцип «вызов — ответ» с целью выявления антропологических угроз. Этот принцип далеко не нов, но имеет свою двухвековую историю. Однако в настоящее время человечество пытается применить его к анализу такого специфического объекта исследования, как будущее. В первую очередь это относится к «цифровому обществу» и «цифровому человеку», на формирование которых направлен целый ряд стратегий и программ. Именно здесь встает во весь рост ключевая проблема своевременного выявления и блокирования возможных рисков и угроз. Особенно это касается таких социо-гуманитарных сфер, как здравоохранение, образование и воспитание, сфера безопасности, включая защиту персональных данных, а также прав и свобод личности и ряда других. Разумеется, в каждой из них методологический анализ будет осуществляться со своей спецификой. Однако рассмотрению этой темы следует посвятить отдельную статью.