Везде
Философия для миллионов и миллион философов
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Философия для миллионов и миллион философов
Аннотация
Код статьи
S023620070016689-4-1
DOI
10.31857/S023620070016689-4
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Рубцов Александр Вадимович 
Должность: Руководитель сектора философских исследований идеологических процессов
Аффилиация: Институт философии РАН
Адрес: Российская Федерация, 109240 Москва, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1
Номер
Том 32 Выпуск №4
Страницы
91-108
Аннотация

Рассматривается связь между высочайшей профессиональной специализацией философии и ее включенностью в жизнь повседневного сознания, коллективного и индивидуального. Карл Ясперс определяет философию именно через естественную потребность и способность человека как такового, от пронзительных вопросов детей до откровений аномальных гениев («устами детей и блаженных»). Великие философы лишь концентрируют эту спящую в человеке способность видеть мир непосредственно и каждый раз заново. По праву считаясь самым закрытым видом интеллектуальной деятельности, философия одновременно дает образцы живой коммуникации и прямого обращения к человеку и обществу. Тот факт, что носителем философских представлений является каждый из нас (сознаем мы это или нет), выводит на проблему идеологии. По аналогии с конституированием политического Карлом Шмиттом через оппозицию «друг — враг» идеология конституируется оппозицией «веры — знания» в едином континууме между полюсами «почти религии» и «почти философии». Если идеология утверждает неочевидное как очевидное, то миссия философии — систематическая критика очевидностей. Этот конфликт проявляется как в обществе, так и в сознании отдельной личности. Классика понимания идеологии как сугубо внешней манипуляции («сознание для другого») оспаривается наличием в сознании индивидуального субъекта «внутреннего диалога» и «внутренней речи» с эффектами идеологической работы и идейной борьбы с самим собой (индивид как микромодель социума и государства). Постмодерн тем более акцентирует непрофессиональное измерение философии отказом от схем прогресса и иерархии, от логики бинарных оппозиций, в том числе высокого и низкого, центра и маргиналий, специализированного и самодеятельного. Способность к рефлексии составляет важнейшую черту суверенной личности в ее сопротивлении «проникающей» идеологии и новой мифологии, деградирующей к интеллектуальному варварству и политической дикости. 

Ключевые слова
личностная философия, индивидуальное сознание, повседневность, этнонаука, философская критика и идеологическая «очевидность»
Классификатор
Получено
27.09.2021
Дата публикации
28.09.2021
Всего подписок
15
Всего просмотров
2209
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
Дополнительные сервисы на весь выпуск”
Преимущества сервисов
920 руб. / 16.0 SU
Дополнительные сервисы на все выпуски за 2021 год
Преимущества сервисов
4224 руб. / 84.0 SU
1 Я не из числа сочинителей, гордо заявляющих, что пишут они только для себя. Единственное, что писатели пишут для себя, – это списки покупок; с ними сверяются в магазине, а позже выбрасывают за ненадобностью…
2 Умберто Эко. Откровения молодого романиста.
3 Эту книгу, пожалуй, поймет лишь тот, кто уже сам продумывал мысли, выраженные в ней, или весьма похожие Ее цель будет достигнута, если хотя бы одному из тех, кто прочтет ее с пониманием, она доставит удовольствие.
4 Людвиг Витгенштейн. Логико-философский трактат
5 Философия считается одним из самых закрытых видов интеллектуальной деятельности. Если не самым закрытым. Есть тексты, сокровенный смысл которых понимают единицы, и в их число необязательно входят сами авторы. Зачем нужна вся эта заумь – вопрос тоже философский, а, возможно, и «основной». Есть ли у этих великих идей какая-либо живая жизнь вне трактатов – и, наоборот, нет ли в самой повседневной жизни особого рода латентной, скрытой философии, которая как таковая просто не опознается? Что происходит в головах обывателей, вдруг упирающихся в вопросы, по сути именно философические? Чтобы увидеть, чем мозг философа в работе отличается от «мозга здорового человека», нужен был бы специальный сканер, а его нет. Но есть следы – независимые от сознания объективации, выдающие всю эту богатую светскую «жизнь интеллектов» — от великих гуру до бытовых метафизиков.
6

Сеансы одновременной игры в бисер
7 Более девяти десятых академической активности в философии занимает взаимодействие с корпусом таких же философских текстов. Это особая нагрузка на профессию. Такой массовой экзегетики и спекулятивных «продолжений» даже близко нет в положительной науке. Индивидуализация языка и речи в философии может стягиваться до масштаба одного автора, а то и одной книги. Немыслимо, чтобы физики вдруг ударились в игру смыслами с множеством неповторимых наречий в вечном толковании книг «О вращениях небесных сфер», «Математические начала натуральной философии» или «К электродинамике движущихся тел».
8 Однако даже самые отвлеченные мыслительные конструкции в себе и из себя интересны не только философствующим по долгу службы. Здесь есть своя человеческая стихия. Адепты разных философий образуют целые концептуальные религии и церкви, светские приходы, секты и ереси, сколачивают ордена, веками не вылезающие из диванных крестовых походов против «неверных». Тяга к обычным наукам в нерабочее время все же требует присутствия головы, тогда как непонятная философия как очень измененная форма сознания легко порождает зависимость людей, в том числе, вообще без понятия. Откуда такие вызывающе непрактичные, но при этом всепоглощающие увлечения — вопрос уже не о философии, а о парадоксах самого человека.
9 Отсюда такое видовое многообразие философских жанров. Есть целые библиотеки канонических текстов, будто специально написанных понятно — «адаптированных» самим автором уже в момент письма1. А есть, наоборот, пласты эзотерики, кажущейся нарочито заумной и уж точно отсекающей неподготовленных школой и самой природой. Без особого рода интеллектуального слуха многое в философии не поможет освоить никакая подготовка вроде тренажа в музыке. Это вообще не вопрос дрессуры2.
1. «То, что вообще может быть сказано, должно быть сказано ясно; о том же, что сказать невозможно, следует молчать» [1]. Либо так: «Книга должна быть либо ясной, либо строгой, совместить эти два требования невозможно» [4].

2. Различия нынешних «островных» и «континентальных» (шире англоязычных и франкофонных) традиций так и хочется назвать врожденными и генетическими, хотя, конечно же, это не так. Англоязычная философия давно тяготеет к ясности, тогда как французы, наоборот, предав гений Ленотра и Декарта, склонны отождествлять мутное с глубоким, а путанное с тонким. Затемненение как атрибут подлинной философичности сродни культу изыска в парфюмерии и нюанса в гастрономии. Когда этот стиль письма воспроизводят по-русски и от себя, как якобы родной, муки имитации и литературного усилия скрыть весьма непросто.
10 Идеология в СССР базировалась на известной философии, внедрение которой в массы было делом государства в промышленных масштабах. Со снятием контроля оказалось, что именно философскими текстами люди пытались заесть оскомину научной идеологии. Наряду с русской философией, возвращавшейся к нам целыми пароходами, ввозили и бывшую контрабанду, в том числе весьма проблемную для обычного восприятия. Так, постмодернизм в его французской, «темной» версии ближе к Ж. Деррида и Ж. Делезу для многих чреват деконструкцией уже не текстов, а мозга. В качестве «техники затемнения» здесь используют сленг математики, теоретической топологии и естественных наук. Инициаторы известной «аферы А. Сокала» — журнальной мистификации, а затем и его отменно толстой книги с Ж. Брикмоном — представили себя свидетелями отвратительных таинств концептуально-терминологического «белья» Ж. Делеза, Ж. Деррида, Ж. Бодрийяра, Ж. Лакана, Ю. Кристевой и др.3 Но при этом самих разоблачителей легко заподозрить в непонимании работы фундаментальной метафоры и особенностей семантики философского текста.
3. В авторитетном журнале «Social Text» в качестве научной статьи была опубликована заведомо абсурдная эклектическая симуляция постмодернистского опуса. См. также [8].
11 Вместе с тем столь же программными являются и предельно понятные тексты постмодерна с максимально дружественным интерфейсом. Новая жизнь симулякров началась с трех коротких эссе Жана Бодрийяра «Войны в Заливе не было», напечатанных в начале 1991 г. во французской «Libération» и в британской «The Guardian». Этапная для постмодернизма статья Лесли Фидлера «Пересекайте границы, засыпайте рвы» была игриво опубликована в декабре 1969 г. и вовсе в журнале «Playboy» [9].
12 Это — классическое расслоение аудитории: 1) собственно профессиональная среда; 2) сравнительно подготовленный читатель, заряженный на непростое чтение и смысловые игры; 3) публика «от земли», все понимающая буквально и в чужих играх участвующая как подопытный пассив, вроде «дурака» в преферансе. В архитектуре Чарльз Дженкс назвал это «двойным кодированием» (double coding)4. То в постмодернизме, в чем профессионал или знаток сразу опознает изысканный «прикол», рядовой обыватель в простоте душевной принимает как «новую красоту» эклектики и прочего художественного богачества. Спасать целое должна была бы третья опора постмодерна — ирония, но с ней беда. О ней мало писать, ею надо жить, но тексты серьезных людей об иронии строги и дидактичны. Когда говорят: «Давайте веселиться!», веселье, как правило, прекращается.
4. Двойное кодирование необходимо, чтобы обращаться к «профессиональной элите, способной отмечать тонкие различия в быстро меняющемся языке, а также к потребителям, которые хотят красоты, традиционного окружения и своего собственного образа жизни» [2].
13 Постмодерн также покончил с идеологией прогресса и иерархий, с бинаризмом высокого и низкого, изысканного и повседневного, профессии и дилетантизма. В 2017 г. издательство Ad Marginem Press совместно с музеем «Гараж» издало на русском весьма резонансную серию детских книжек по философии — «Платон и Ко» (Кант, Лейбниц, Лао-Цзы, Маркс, Витгенштейн, Ханна Аренд, Сократ, Диоген, Эйнштейн, Башляр). По словам автора и куратора серии Жан-Поля Монгена, философские идеи здесь объясняются «простым детским языком», «для пятилетних». Или так: «читателям от 9 до 99 лет». Подобные эксперименты сейчас очень в духе времени и возникают отнюдь не только по наитию профессора Сорбонны, вдруг решившему объяснить своим четырем отпрыскам, чем он занят на службе [7; 11].
14 Но это и принцип: «Следует признать, что философия должна быть доступна для каждого человека. Самые обстоятельные пути философии, которыми идут философы-профессионалы, обретают свой смысл все-таки только тогда, когда они выходят к человеческому бытию, которое находит свое определение в процессе обретения уверенности относительно бытия и своего места в нем» [12, с. 11].
15 Тем более смешным (но и опасным) выглядит стремление вогнать любые философские тексты в ригидные форматы «научности». Философское эссе и даже памфлет по смыслу бывают куда более научными, чем «правильная» статья для индексируемого журнала. Но с формально «научным» подходом более половины философской классики придется вообще лишить звания философии.
16

Физики и «метафизика»
17 В едином пространстве знания эпистемологический интерес уже давно не исчерпывается профессиональной наукой. Человек полагает больше, чем может доказать, и знает больше, чем может выразить словами. Обыденное знание по весу сближено с его институционально оформленным производством кастой ученых. Постколониальный этос тем более исключает примитивные оценки «примитивного» в категориях отсталости или отклонения от нормы. Реалии этнонауки подводят к идеям максимально очеловеченной этнофилософии, понимаемой как общий гуманитарный принцип, то есть гораздо шире внимания к экзотике. В наше время человеческое и даже слишком человеческое решительно реабилитируется в самых интимных точках обыденного познания и в чуть ли не библейском (порождающем) смысле.
18 Императив постнеклассического периода — диалог науки с человеком и обществом, в том числе по поводу ее полезности и безопасности. Перестав быть служителями «священной коровы», ученые сообщаются с человечеством о достижениях, рисках и защитах как прикладной науки, так и фундаментального эксперимента. На конференциях по этике науки перспективы глобальных катастроф вполне в духе нынешнего коронакризиса обсуждались более полувека назад в пугающих деталях, но об этом сейчас как-то глухо пишут.
19 Программа такого регулярного диалога лет двадцать назад была запущена в ЦЕРНе, когда показалось, что ежегодный миллиард мировой складчины уже не так надежен. Ядерная физика срочно занялась представлением себя «городу и миру». Опыт уже был: для демонстрации безопасности всего проекта детский сад ЦЕРНа построили... прямо посреди поля над большим адронным коллайдером. В самом ЦЕРНе проект «раскрытия миру» курировал Роберт Кайо5 — гений технологии, но не контента, поэтому на философскую группу свалилась вся концептуалистика плюс public and government relations. Был даже сделан очень вдумчивый фильм6, который сейчас где-то затерялся, а все-таки жаль. Деятельность ЦЕРНа предстала во всем богатстве практических приложений и поистине мировоззренческих открытий. Проникновение в микромир, параллельное углублению в прошлое Вселенной (назад и вниз), показало, что открытие «последних» частиц — бозонов подводит к позиции «в полшаге от Большого взрыва». В итоге многие в ЦЕРНе ударились в религию, и детский сад над коллайдером перенесли — от греха. Теперь там пасутся специально обученные коровы.
5. Создатель (совместно с сэром Тимом Бернерсом-Ли) системы World Wide Web (WWW).

6. Авторы — Н. Серова, Т. Смородинская, стилисты «Пятых колёс» и другиз сверхмодных телепроектов того времени.
20 Философия реабилитировалась в науке далеко не сразу. Когда в дни нашей юности аспиранты из ФИАН носились с идеей «наука сама себе философия», объяснять друзьям, что они сами являются бессознательными носителями философической прозы — множества штампов и предустановок, было непросто в любом состоянии, хотя это азы «журденизации». Рутинная работа с аксиомами теории не мешает ученым людям болезненно реагировать на вскрытие непромысливаемой аксиоматики в их собственном мировоззренческом бессознательном. Когда привычная картина мира теряет свою самодостаточность, здравый смысл даже самых научных сотрудников с этим часто не справляется, тут же выстраивая психические защиты... против философии. Не помогают даже параллели философии с искусством, относящемся к высшим ценностям уже по номиналу аукционов вне какой-либо обычной прагматики (есть идеальные вещи, в отношении которых вопрос «зачем?» абсурден по определению). Парадоксы кантовской эстетики «целесообразность без цели» и «закономерность без закона» в таких дискуссиях и вовсе воспринимаются как те же интеллектуальные уловки. Но вопрос о полезности философии для науки снимается, как только саму науку объявляют пьедесталом философии, полезным для восторжествования высшего знания. Не зря хранилищем высшей мудрости всегда считалась именно философия, а великие физики в своих концепциях возвышались до философских обобщений — либо не были великими. Этот аргумент почти ad hominem имеет продолжение: академиков избирают пожизненно, но философами становятся посмертно. Философии вообще привычно «опрокидывать доску», как в шукшинском «Срезал». В одном из зарубежных зоопарков на клетке со страусами висит табличка: «Просьба птиц не пугать: пол в клетке бетонный».
21

«Философия одной головы». Персональная идеология и реконструкция идеологического бессознательного
22 Есть разговорное клише: «хватит философствовать — займитесь делом». Но и ответы на подобные инсинуации известны, как в знаменитом афоризме от Перикла до Бисмарка: если ты не занимаешься политикой, это не значит, что политика не занимается тобой. Если ты не занимаешься философией, это не значит, что ей уже не позанимались идеологи и что они уже не вдули тебе в голову все, что нужно. При нынешних техниках искусственной вентиляции мозга это тем более просто.
23 В отличие от идеологической классики проникающая идеология может управлять поведением коллективных и индивидуальных субъектов вне какой-либо артикуляции, почти невербально — образами, информационными «дуновениями», игрой настроений. Но основы этого идеологического бессознательного можно реконструировать по действию и другим внешним проявлениям. Вовсе необязательно что-то слышать об Огюсте Конте и позитивизме в целом, чтобы свято верить в тезис «каждая наука сама себе философия», при этом даже не выговаривая этих имен и терминов. Человек может быть латентным марксистом (или, скорее, вульгарным марксоидом), не понимая при этом терминов учения и даже не слышав имени самого Маркса. То же относится к большим и малым группам или фрагментам массы. Тени разных философий могут уживаться в одной субъектности; при этом люди непроизвольно ведут себя так, как если бы они и в самом деле были последователями известных философских систем — людьми, обращенными и истинно верующими в известные доктрины. Классическая схема als ob. Для социально-политического анализа это принципиально: важно знать, как люди реально поведут себя в жизни, на выборах, на улице и т.п., а не каким именно словам их научили.
24 Тем более в корне ошибочно представлять человека как «сосуд» с неким содержанием, спрашивая при этом, «что происходит?» с сознанием, а тем более с бессознательным в этом сосуде. О событиях в таком черном ящике мы судим только косвенно и по внешним проявлениям. Поэтому тема «философия и человек» отнюдь не сводится к узко понимаемой философии человека. Не менее важно, как человек и философия взаимодействуют во взаимном движении, на подходах и отходах, до и после продуктивных контактов. Именно этот внешний контекст определяет все самое важное, подобно тому, как «короля играет свита». Без этого исследования сознания, уподобляющиеся физиологии или даже генетике, неизбежно оказываются «голыми».
25 В таких взаимодействиях особенно важны взаимоотношения философии и идеологии, чему был посвящен отдельный цикл докладов на Общеинститутском семинаре ИФ РАН7. Началось с классических и в целом общепризнанных трактовок идеологии, восходящих, естественно, к Марксу. Задача идеологии — легитимация власти, отношений господства и подчинения, доминирующего курса. Решается представлением частного интереса как всеобщего в «сознании для другого» (не исключая производства господствующими группами благостных иллюзий для себя). Далее со всеми остановками: «ложное сознание», «превращенные формы»...
7. «Философия как критика идеологий» (Соловьев Э.Ю.); «Философия как идеология» (Межуев В.М.); «Иллюзии деидеологизации» (Рубцов А.В.). См: [10].
26 В такой системе взглядов индивидуальная идеология — чистый нонсенс. В духовном производстве она всегда «между людьми» — и в текущих отношениях, и в логике процесса. Осознание вектора истории ставит передовой класс и его авангард на сторону самого всемирно-исторического прогресса. Так возникает «научная идеология», заканчивается «предыстория человечества» и начинается «собственно человеческая история». В реализации утопии идеология отмирает за ненадобностью, подобно деньгам или государству, в данном случае как инструмент легитимного нефизического насилия. Но тогда именно отмирание идеологии как социально-политической машинерии (хотя бы гипотетическое) обнажает в отдельном человеке идеологию индивидуальную и личностную как не устранимую никакими победами социального прогресса. В том числе, с переходом от «философии одного переулка» (Пятигорский) и т.п. к философии одной головы. И это более ожидаемо, чем кажется. Если идеология всегда «между людьми», то и человек внутри себя не один — причем вовсе не в плане клинической диссоциации личности, а в постоянной активности внутреннего диалога и внутренней речи (о чем подробнее и ниже). Важно лишь понимать, как вообще возможны такого рода диффузные включения.
27 Аналогом и прототипом здесь может служить культура, включенность которой в структуры жизненного мира когда-то описывалась простой конъюнкцией, через союз «и»: наука и культура, культура и идеология (власть, политика), искусство и культура, культура и экономика, бизнес, техника, технологии... в целом это сводило культуру едва ли не к сфере ведения Минкульта. В более органичных диффузных моделях культура есть неотъемлемая составляющая всего, а не «отдельно стоящая», рядоположенная всему остальному институция. В этом смысле говорят об управленческой, политической, административной, правовой, деловой, физической и т.п. культуре, о культуре общения и выяснения отношений, даже о культуре любви и войны. После диффузной власти в духе Мишеля Фуко стало не очень принято сводить и политику к «отдельно стоящим» институциям, таким как партии, парламенты, министерства и ведомства, кабмины и президентские администрации. Отношения власти пронизывают всю толщу и поры человеческой жизни, включая микроуровни и повседневность, вплоть до дружбы и сношений, коммуникации и общения, бытового распорядка и регулярной физиологии. Власть с «вершин власти» спускается к человеку и «в человека».
28 Такие модели характерны и для понимания идеологии как симулякра практической философии. Правда, постсоветскому гражданину все же куда привычнее видеть здесь функцию политики, власти и государства. Поэтому, как только исчезает весь этот обвес (типовые фронты борьбы идеологий, пантеон основоположников и новый официоз, идеологический отдел ЦК во главе с секретарем по идеологии – вторым человеком в государстве, вся система цензуры и партполитпросвета), тут же возникает впечатление, что идеологии в стране не стало вовсе. Эти иллюзии деидеологизации происходят, в том числе, из непонимания, как устроена и как работает новейшая проникающая идеология — теневая, латентная, диффузная, встроенная, воздействующая через идеологическое бессознательное [см.: 6]. Значит, надо идти не от институтов, а изнутри человека, отчасти из другой науки, сродни психоидеологии [см.: 5].
29 Такое идеологическое несводимо к политике. Оно есть во всех сферах человеческой активности, включая науку, искусство, экономику и бизнес, а также повседневную активность индивидуального сознания. Но тогда и монополия классического представления об идеологии исключительно как о манипулятивном «сознании для другого» рассыпается на глазах. Через образы «внутреннего диалога» и «внутренней речи» в отдельном человеке открывается полноценный микромир, несколько иной, чем государство и социум, но обладающий собственным институциональным богатством и рядом ценных особенностей. Человеком на плацдарме одной личности ведется напряженнейшая идеологическая борьба с самим собой, не менее острая, чем между геостратегическими оппонентами, политическими мирами и цивилизациями, не говоря о партиях («свой другой», внутренний «друг — враг»). Здесь кипит встречная идеологическая работа, в которой внутренние агенты как идеологические ипостаси одной и той же личности убеждают и побеждают друг друга с переменным успехом. Самоцензура здесь не сводится к обычному самоконтролю — к тому, как человек с оглядкой на конъюнктуру ограничивает свое самовыражение вовне, в публичной сфере. Внутренняя самоцензура контролирует то, что человек позволяет или не позволяет говорить самому себе, о чем он позволяет или не позволяет себе даже думать. Этот самоконтроль бывает более жестким, чем самоцензура «на вынос».
30 Оправдывая собственные аффекты, ошибки или бездействие, человек в себе и для себя выстраивает сложные рационализации, порой целые философские теории, служащие психоидеологической защитой в трудных, порой экстремальных ситуациях. Нарциссизм, наоборот, возводит идеологические триумфальные арки собственной грандиозности и всемогущества. Соответственно, и сама философия генерируется в индивидуальном сознании, в том числе, в связке с приватным, собственным идеологическим, а не только через индоктринацию извне. Именно здесь философия одной головы проявляет себя как прикладная и практическая, решающая не только вечные проблемы мироздания, но и текущие задачи личности. И именно здесь бывает видно, чем жизненные стратегии и конкретные поступки человека, способного к философскому взгляду и отношению к миру, отличаются от скованности или суеты жертв догмы, в том числе собственного, «домашнего» производства.
31

Между полюсами веры – знания
32 Как бы ни противостояли друг другу философия и идеология, но в сознании личности они могут справляться в единые, целостные модули.
33 Классик политической философии Карл Шмитт впервые конституировал понятие «политического» базовой оппозицией «друг — враг» (подобно полюсам добра и зла в этике, прекрасного и безобразного в эстетике и пр.). Следуя этому приему («алгебра» решения здесь важнее конкретики), идеологическое можно конституировать через оппозицию «веры — знания». Идеология в этом плане есть непрерывный асимптотический переход в континууме между полюсом чистой веры (почти религия) и полюсом знания и разума (почти философия). На краях этого континуума расположены человек верующий и человек думающий, но каждый момент этого перехода образует нерасторжимый гибрид с той или иной пропорцией веры-знания. И этот синтез сохраняется в каждой точке подобно тому, как нельзя распилить магнит, получив в одной половине плюс, а в другой минус.
34 В этой же логике выстраиваются взаимоотношения между идеологией и философией, но уже по оси «очевидности – неочевидности». Если суть идеологии — превращение неочевидного в якобы очевидное, то философия, наоборот, заряжена на радикальную и систематическую критику очевидностей. Неслучайно «осевое время» в разных цивилизациях связывают именно с усталостью от слепой веры, мифологии и пр. И даже сейчас «на краях» этого континуума в идеологии всегда есть немного философии, а в философии — немного идеологии. Аксиоматика теории (ее мировоззренческий и методологический каркас) обнаруживает присутствие идеологии в любой, казалось бы, очищенной от «всего лишнего» науке. И, наоборот, в любой сколь угодно рациональной философии неизменно присутствует идеологическая фракция, которую нельзя элиминировать, в том числе, потому что у нее есть свои функции. Кем в этой диспозиции выступает конкретный человек — философом или идеологом — вопрос не столько предмета, который здесь может быть совершенно, добуквенно один и тот же, сколько интенции и ее направленности, вектора умственного усилия. И особого рода предрасположенности — характера и интеллектуального темперамента, различающего социальные группы, массовидные сборки и фрагменты массы, вплоть до подобия идеальных типов. Что же касается отдельных индивидов, то они в этом тем более неповторимы, по-разному эволюционируют и даже в течение одного спора могут не раз менять роли идеолога и его жертвы, с одной стороны, и безжалостного критика догм – с другой. Поэтому войны идеологии и рефлексии всегда гибридны, хотя и декларируются как «полемика на поражение».
35 Естественно, на этой шкале и сами тексты бывают расположены на разных позициях — с разным балансом идеологического и философического уже в самоопределении и подаче. Это во многом вопрос формата и жанра, часто почти стилевой и литературный. Идеология может быть замаскирована под чистую философию, а строгая и глубокая философия внешне может выглядеть текстом с явно идеологическими претензиями. Тем не менее, проверочные тесты существуют. Важно, чему учит текст: «истине» — или умению мыслить самостоятельно.
36

Философия «в себе» и... «не в себе»
37 Сама потребность объяснять философам, что такое «философия для миллионов» и в каком смысле можно говорить о «миллионах философов», уже настораживает. Слишком похоже на инстинктивную самозащиту ученых от философских вопросов, оспаривающих самостояние науки и право на закрытость цеха от всякого рода дилетантизма и самодеятельности8.
8. «Когда человек не такой, как вообще, и ум у него не для танцевания, а для устройства себя, для развязки свого существования... И когда такой человек, ежели он вчёный, поднимется умом своим за тучи и там умом своим становится ещё выше Лаврской колокольни, и когда он студова глянет вниз, на людей, так они ему покажутся такие махонькие-махонькие, всё равно как мыши... пардон, как крисы...» (М. П. Старицкий. «За двумя зайцами»).
38 Вот характерная сентенция в теме нашей статьи: «...Философствующие — это совсем не философы, и не в философствовании являет себя философия» (из рабочей переписки). Такие утверждения кажутся глубокомысленными и даже самоочевидными — но только если игнорировать реальный, давно сложившийся философский дискурс. Термины «философствование» и «философия» в профессиональной литературе специально не разделяются и постоянно используются как равноправно взаимосвязанные (как, например, в эссе К. Ясперса) [12]. Попытки их разделить неизбежно окажутся сенсационными, избыточными, натужными и даже вредными для понимания философии в ее полноте. То же с разделением (к тому же фатальным и категорическим) «философствующих» и «философов». Эта крайне сильная новация предполагает, что ее авторам известен практический способ атрибуции «философа» едва ли не по первичным признакам. Между тем для самой философии вопросы, «что есть философ» (а соответственно, и «что есть философия») сродни вечному вопросу «Что есть истина?». Попытки всерьез ответить на подобные вопросы тут же упираются в отсутствие каких-либо атрибутивных критериев, не сводящихся к записям в трудовой книжке. Ситуация парадоксальна. Общий тренд нашего времени направлен на вскрытие условности и относительности подобных границ, на стремление их перфорировать, делать более проницаемыми и прозрачными, сдвигать или вовсе демонтировать. У нас же иногда в ответ на это вдруг возникают поползновения выстроить подобные границы даже там, где их до сих пор никогда не было, причем выстроить не где-нибудь, а именно с территории исследований человека.
39 В этой связи тем более стоит вспомнить эссе Карла Ясперса «Что такое философия» [12], в посылках которого, подчеркнуто минуя темы профессиональной специализации, суть философии задается через особые свойства человека как такового, начиная с уникальной способности ребенка задавать поистине философские вопросы, каждый раз осваивая мир заново, без коллективной предыстории и строго из себя (как и положено философу по складу и призванию). С возрастом эта детская «гениальность» утрачивается: «...Мы как бы входим в тюрьму соглашений и мнений, скрываемся под различного рода прикрытиями, оказываемся в плену у того, о чем не решаемся спросить» [там же, с. 12]. «Изначальное философствование» обнаруживается, когда «путы общей зашоренности как бы развязываются и начинает говорить захватывающая истина» [там же, с. 13]. Кроме детей и отдельных гениев, не утративших непосредственности восприятия и вопрошания, «совершенно потрясающие метафизические откровения» возможны в особых случаях, например, на ранних стадиях душевных заболеваний (Гельдерлин, Ван-Гог).
40 «...Поскольку философия для человека необходима», от нее «невозможно уйти. Вопрос лишь в том, осознается она или нет, будет ли она хорошей или плохой, запутанной или ясной. Тот, кто отвергает философию, сам практикует ее, не отдавая себе в этом отчета» [там же, с. 13–14]. Но далее здесь приходится как-то разделять, а потом снова сводить воедино философию как пассивную и всеобщую данность человеку и философию как человеческую же способность активно приоткрывать мир в его «действительности», говорить о нем «устами детей и блаженных» [там же, с. 13] и т.п. Тут же приходится заново прописывать связи между философией великих философов – и тем, как все эти высоты мысли и форм самого мышления погружаются в прикладную и практическую философию во всей ее толще вплоть до философической активности людей и отдельного человека в жизненно значимых коллизиях и даже точечных ситуациях. Говоря о философии и философствовании человека, мы же не имеем в виду, что тем самым он, подобно прозрению философских пророков, детей и слегка умалишенных мыслит в высших метафизических откровениях и уже тем более исключительно в габаритах Dasein, zur Verewigung, etc. Значит, эманация высокой философии к обычному человеку и повседневной жизни должна быть куда более распространенной и даже операционализированной.
41 Эта проблема для прикладной, практической, а тем более личностной философии принципиальна. «...Философия имеет дело с бытием в целом, которое имеет отношение к человеку как человеку, а также с истиной, которая там, где она вспыхивает, захватывает глубже, чем любое научное познание» [там же, с. 10]. От этой отправной посылки никуда не деться: на семинаре «Идеология как симулякр практической философии» Светлана Неретина задала предметность философии как то, «больше чего нельзя помыслить и даже представить»9. Но тогда, чтобы помыслить саму возможность философского отношения к жизненным коллизиям, придется допустить, что эта максимально мыслимая данность может в жизни раскалываться и дробиться, подобно стеклу с изображением, основной контур и сама оптика которого воспроизводятся, как в капле, в каждом из осколков. При желании здесь можно даже обратиться к категории «Объемлющее» у Ясперса. Объемлющее разных масштабов и уровней — это, конечно, дикая ересь, если только не брать из этого смыслообраза исключительно установку и саму идею выхода из границ данности. Если сама Философия оказывается в итоге на границе своего рода безвоздушного пространства исчерпанных образов и смыслов, то нормальному человеку в жизни бывает большим достижением хотя бы приподняться к своему актуально заданному, локальному Объемлющему. В ценности таких сугубо жизненных попыток возвышения и расширения горизонта человеку нельзя отказать даже ради глубины и чистоты всеобщей теории в ее предельных основаниях.
9. Запись семинара см.: [3].
42 В несколько иных терминах такая установка соотносится с необходимостью преодолеть втянутость в процесс, деформирующую понимание происходящего. И это тоже является действием не просто аналитического, но именно философского характера, причем едва ли не первичным. Здесь подключается весь философский вокабулярий, начиная с отстранения и остранения и заканчивая элементарной рефлексией. Но точно так же это стремление вырваться из «тюрьмы соглашений и мнений», «различного рода прикрытий», из «плена того, о чем не решаемся спросить». И если «философское мышление каждый раз должно начинаться с самого начала» и «каждый человек должен осуществлять его самостоятельно», не значит ли это, что и в отношении трудных, даже острейших жизненных коллизий хоть какое-то приближение к этому идеалу бывает полезным и не должно одобряться?
43 В этом смысле высшие позиции самоопределения философии могут быть для повседневности не только недостижимым идеалом (строго говоря, не вполне достижимым и для самой философии), но и ориентиром более рефлексивного изменения логики и оптики в столкновении человека с его собственной жизнью и близкими обстоятельствами. Как ни парадоксально, такие высшие, предельно интегральные категории, как Бытие, Существование и пр. оказываются в жизни крайне важным обозначением самой возможности обнаружения, как минимум, других пластов смысла по отношению к непосредственной данности. Объемлющее становится направляющим, Существование — существующим почти по близости и т.д. Если верно, что «поиск истины, а не владение истиной есть сущность философии» [12, с. 14], то эта максима тем более справедлива, когда фундаментальная и, казалось бы, сугубо теоретическая философия обнаруживает прикладные смыслы и вполне практические приложения.
44 При этом известный скепсис в отношении вертикали, нисходящей от профессиональной, систематической философии до обывательской философии повседневности, получает дополнительные основания. Ломает ситуацию уже то обстоятельство, что профессиональная философия сейчас неизбежно дифференцирована. И даже если в рамках своей специальности сотрудники соответствующих академических подразделений возвышаются до понимания философии в ее предельных основаниях и следуют этому пониманию в пределах своей компетенции, это вовсе не значит, что за пределами именно этих компетенций они относятся и ко всему остальному как думающие люди, способные к философии, с соответствующими ей интеллектуальными навыками и установками. Наоборот, именно здесь возможны порой просто скандальные инверсии. Если обратиться к текущей идеологии, политике и социальной практике, люди, формально вовсе не имеющие никакого отношения к философии, могут понимать происходящее с куда большей и порой именно философской проницательностью, чем дипломированные представители отдельных философских дисциплин, не исключая социально-политической философии. Часто представители далеко не самых отвлеченно-интеллектуальных и рефлексивных занятий (от архитекторов и врачей до строителей и таксистов) схватывают политическую действительность куда точнее, чем философы на зарплате, оказывающиеся совершенно беззащитными перед навалом идеологических клише и штампов пропаганды.
45 Индивидуальная философская работа как критика очевидности составляет важнейшее содержание сознания суверенной личности, но как раз в этом плане нынешние тенденции разнонаправленны и противоречивы. Особая востребованность «философии масс» обусловлена расцветом новой мифологии, нисходящей к регрессу интеллектуального варварства и политической дикости. Будто люди и целые сообщества переступают «назад через осевое время», к торжеству слепой веры и мировоззренческих инстинктов. В «сознании» целых категорий населения может царить ослепительная ясность при полном непонимании происходящего, усугубляемом воинственным и крайне агрессивным нежеланием мыслить самостоятельно или хотя бы о чем-либо всерьез задумываться. К философии приходят, либо когда больше нечем заняться — либо когда деваться больше некуда.

Библиография

1. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат / пер. с нем. М.С. Козловой и Ю.А. Асеева; сост., вступ. статья, примеч. М.С. Козловой // Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. М.: Гнозис, 1994. С. 3.

2. Дженкс Ч. Язык архитектуры постмодернизма / пер. с англ. А.В. Рябушина, М.В. Уваровой; под ред. А.В. Рябушина, В.Л. Хайта. М.: Стройиздат, 1985. С. 12–13.

3. Идеология как симулякр практической философии. [Электронный ресурс]. URL: https://www.youtube.com/watch?v=hPoi_goDGDg&feature=youtu.be (дата обращения: 30.04.2021).

4. Рассел Б. Афоризмы // Персоны в коллекции «Современные проблемы информатики». [Электронный ресурс]. URL: http://www.nsc.ru/win/elbib/data/show_page.dhtml?76+120 (дата обращения: 09.04.2021).

5. Рубцов А.В. Нарцисс в броне. Психоидеология грандиозного Я в политике и власти. М.: Прогресс-Традиция, 2020.

6. Рубцов А.В. Превращения идеологии. Понятие идеологического в «предельном» расширении // Вопр. философии. 2018. № 7. С. 18–27.

7. Серия книг «Платон и К°» [Электронный ресурс]. URL: https://www.livelib.ru/pubseries/572115-platon-i-k (дата обращения: 09.04.2021).

8. Сокал А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна / пер. с англ. А. Костиковой и Д. Кралечкина. М.: «Дом интеллектуальной книги», 2002.

9. Фидлер Л. Пересекайте границы, засыпайте рвы // Современная западная культурология: самоубийство дискурса. М.: Ad Marginem, 1993. С. 462–518.

10. Философия и идеология: от Маркса до постмодерна / отв. ред. А.А. Гусейнов, А.В. Рубцов, сост. А.В. Рубцов. М.: Прогресс-Традиция, 2018. С. 21–168.

11. Французский детский писатель Жан-Поль Монген — о Канте для самых маленьких. [Электронный ресурс]. URL: https://www.m24.ru/articles/literatura/30092016/118053 (дата обращения: 09.04.2021).

12. Ясперс К. Введение в философию / пер. с нем. под ред. А.А. Михайлова. Мн.: Пропилеи, 2000.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести