<p><strong>Введение.&nbsp;</strong>Думаю, что не будет неожиданным признанием, если скажу, что у каждого пишущего человека научный текст возникает на пересечении собственных интересов и тех вопросов, которые выставляет выбранная для рассмотрения проблема. Для меня всякий раз вопрос, подлежащий исследованию начинается с вопроса, что есть начало этого движения мысли – начала Начала – к все той же цели, которая является доминирующей и в разной конфигурации маячит в исследованиях на протяжении ряда лет, не отпуская мое внимание. Речь идет о практической философии, в основе которой лежит опыт трансдисциплинарности [4] в различных модификациях, образующих образ философии трансдисциплинарности [5]. В данном конкретном случае передо мной стоит проблема, рассматривая комплекс современных исследований под рубрикой &laquo;редактирование человека&raquo;¹, выяснить, в какой степени существующая идея практической философии и лежащий в ее основе опыт трансдисциплинарности сами подлежат редактированию (верификации, фальсификации) в основных своих предположениях. Таким образом, решаемая научно-практическая проблема, в свою очередь, служит способом проверки способности выбранной стратегии к собственному изменению и саморазвитию – редактированию познавательных структур и практических действий.</p>

Выражение «редактирование человека» все чаще встречается в биоэтических и медицинских текстах в контексте биоулучшения природы человека с помощью новейших биотехнологий, но возможность которого напрямую связывается с моральным совершенствованием и с ориентиром на ценностные приоритеты, бытующие в обществе. Редактирование человека – дело рук человеческих персональных и коллективных, которое захватывает его целиком, несмотря на порой локальные области приложения, поскольку затрагивает весь комплекс антропологических вопросов к человеку, в свое время обозначенных Кантом и сфокусированных на основном: что есть человек? Пред-понимание проблем в сфере человеческой деятельности, не укладывающихся в готовую теорию, собирается из того, что находится под рукой из привычного, очевидного, общепринятого в той или иной степени, и проверяется на пригодность в конкретном случае. Одним из претендентов на эту роль, по нашему мнению, может выступить понятие вещи, которое фокусирует место пребывания человека «между», inter-esse (Хайдеггер). Творимое человеком с вещью служит зеркальным отражением того, что происходит с самим человеком во всем его социо-природном комплексе.

<h3><strong>Вещь и пути ее осмысления</strong><strong> при редактировании человека</strong></h3>

«Всегда, в любое время, философия разыгрывает одну единственную тему, и имя этой темы всякий раз заставляет мировую философию сделать троп-поворот, осуществить перескоки-трансценденции: вверх-вниз (Божественное величие-падение, вечность-время), вправо-влево (прошлое-будущее), но всюду встретить то, что называется – «вещь», обеспечивающая возможности таких поворотов. [9, с.10]. Оставаясь сама собой, «вещью в себе», при смене ракурса рассмотрения вещь открывает много живых подробностей в отношениях с человеком и человечеством. Вещь в философско-антропологической перспективе – это качественно опредмеченное желание человека, функционально символизируемое языком [7]. Помимо использования в чисто практических целях, вещь выступает как средство межличностного общения. В таких случаях, она приобретает эмоциональную и смысловую наполненность, служит способом (де)маскировки человека в его желании усовершенствовать свою природу [2].

«Благодаря заложенному в вещах образному содержанию, они могут рассказывать на своем языке о внутреннем мире и эмоционально-психическом складе личности, обо всей той сфере, где история становится переживанием и где формируются ранние импульсы общественного поведения. Этот мир и этот склад меняются во времени, вместе с ним меняются и образы вещей, что не может не сказываться на их языке, не делать его специфичным для каждой эпохи. Если рассматривать культуру как язык, то вещи, окружающие человека в быту, всегда имеют знаковый смысл. Причем вещи не только создают дискурс, но и сами являются в некотором смысле дискурсом. Образ бытовой вещи выступает как «концентрированная метафора конкретного социального миропорядка» [6, с.39].

В данной статье вещь понимается как объект и результат трансфера прокреативного опыта, накопленного между поколениями и конденсируемого в конкретных проявлениях материального мира. «Редактирование» вещи через ее постоянное функциональное, этико- эстетическое совершенствование может быть использовано в качестве упрощенного кейса, имеющего гомологическое сходство (сходство по динамике порождения) с биоэтической проблематикой редактирования человека, его телесности.

Биоэтика как сегмент политической деятельности в обществе и проявление властных отношений в коммуникативном взаимодействии по усовершенствованию природы человека – это лаборатория нормогенеза на острие технологического прогресса со всеми рисками и конфликтами, сопровождающими этот процесс. Отсутствие прецедентов-трафаретов для наложения готовых «ответов» на «вопросы» практической среды вынуждают по необходимости принимать решения в серой зоне неопределенности экстремальной ситуации, что значительно опережает темпоральным лагом правовую практику легитимности предлагаемых решений по трансформации и внесению изменений в телесную организацию человека. Деликатность объекта регулирования ограничивает вариативность трансфера управленческих шаблонов, оставляя окно недоопределенности со значительной энтропической информацией для институционального предпринимательства в рамках действующих структурных матриц, нередко не совпадающих с эволюционирующими ценностными матрицами. Возрастающая сложностность объекта регулирования востребует прокреативный преадаптивный генезис изоморфных управленческих практик, основанных на принципе субсидиарности (уровневой сообразности). Высокая цена ошибки определяется восприимчивостью этой сферы регулирования к нарративным искажениям, находящим воплощение в перформативной трансляции неоднозначных, с точки зрения устойчивого цивилизационного развития, практик «исключения» ввиду субъективации понятий «норма» и «благо». Проблемокомплекс исследования затрагивает возможность переформатирования дискурса о редактировании человека из плоскости инструментальной рациональности, предполагающей отношение к индивиду с позиции добавленной стоимости в вопросе производства общего блага, в плоскость «альтруизм-реципрокация», путем нахождения включенного третьего между гомогенизацией общества и гетерогенностью его сегментов, акцентуирующей и совмещающей существующие различия. Воздействие цифровой эпохи обогащает исследование о возможностях редактирования человека вопросом о возможности искусственной аутентичности, которая в естественном выражении обладает высоким прокреативным потенциалом в генерирующие новые морфогенетические смыслы, этапы критических развилок становления человека как вида. На этом пути предстоит уточнить, влияют ли сложностные последствия сегментирования профиля личности на основании ее «генетического паспорта» на позиционирование человека в сообществе, что включает обладающую высокой взаимозависимостью цепочку свободных от интенциональности обратных связей, в реальном времени меняющих историю эволюции человека.

Применительно к редактированию человека речь идет о таргетированном (целевом) вмешательстве в процессуальность человекомерной и техногенной эволюции на дискретном уровне индивида². Вопрос селективного доступа к технологиям редактирования проявляется включенным третьим в дихотомии инклюзивность-эксклюзивность, обновляя константу эстетики неравенства в эмерджентной цивилизационной динамике концентрических кругов с разрывами, узлами и точками развития. Этические дилеммы фрактально воспроизводятся в дискурсе экстремумов «разрешения-запрета», раздвигая которые, вновь высвечивается включенное третье – на этот раз, избирательной, кондициональной (условной) реконфигурации индивида. На уровне регулирования, то, что запретно, желанно, только выведено за рамки правового поля, то, что разрешено, не обязательно доступно, а то, что градуировано, плохо поддается контролю, ввиду вариативности шкалирования. Поэтому проект редактирования человека³ нуждается в постадийной трансдисциплинарной сопроводительной экспертизе, выстроенной на основе общего тезауруса прокреативных практик⁴. Последние трактуют воспроизводство и улучшение человека не только с объектной (социо-биологической, социально-экономической, конструктивно-технологической) позиции, но берут в расчет понимание <strong>прокреации</strong><strong> как процесса воспроизводства</strong><strong> и производства</strong><strong> человека в культуре в контексте </strong><strong>моральных </strong><strong>ценностей и смыслов </strong><strong>совершенствования</strong> его природы[17].

Итак, локус контроля человека находится в постоянной динамике и может меняться по интроспективному пути от контроля над объектами повседневной жизни к контролю за сущностью и проявлениями природы человека. Вещь является концентратом человеческого желания, приводимого в реальность в процессе интенциональной деятельности, осуществляемой на основе разделения труда. Именно в вещи отражается истинная проективная составляющая активности человека и раскрывается векторная направленность редактирования человеческой природы. В вещи в спрессованном виде выражено то, как человек видит мироустройство в текущий момент, и каким образом он хотел бы трансформировать его для будущего. Поэтому именно вещь является точкой генерации и сопряжения дискурсов, что делает её актуальным объектом трансдисциплинарного исследования в области биоэтики как интегративной науки, находящейся на этапе становления.

<h3><strong>Концепция опыта </strong><strong>трансдисциплинарности</strong><strong> через воплощение в вещи</strong><strong>.</strong></h3>

Концепция опыта трансдисциплинарности опирается на существующее словарное толкование термина «опыт», понятого как эссе (от фр. Essai — «попытка», «проба», «очерк»). Опыт, понятый в сочетании смыслов, вкладываемых в трактовки терминов <em>еxperiment</em><em> (научный эксперимент)</em> и<em>еxperience</em><em> (опыт</em><em> проживания и переживания</em><em>)</em>, действуя внутри научного процесса, указывает, что источник научной эмпирии выходит за границы системы научного знания, обеспечивая тем самым ее «открытость» жизненному миру. <strong>Этот план целостного научного опыта, который удерживает в рассмотрении одновременно классический и неклассические типы рациональности, образует то, что мы называем опытом трансдисциплинарности.</strong> Опыт трансдисциплинарности явным образом содержит в себе человекоразмерность, общезначимые ценности, которые присутствуют в языке когнитивно-коммуникативной практики, решающей экзистенциальные проблемы (например, биоэтические, экологические, антропологические и т.п.). Философия науки, исходя из опыта трансдисциплинарности и сохраняя его в своей основе, приобретает черты постнеклассического стиля мышления, который исходит из следующих видов обоснования: апостериорной априорности оснований (дисциплинарное знание привлекается к решению проблем жизненного мира); конкретной универсальности (практичности) в обосновании принимаемого решения; трансфлексии морального выбора как обоснованности принимаемого решения. Трансфлексия дополняет классическую рефлексию ответственной непритязательностью в коммуникативном взаимодействии ученых-экспертов и непрофессионалов. «На основе анализа междисциплинарных, полидисциплинарных и трансдисциплинарных процессов в современной науке и культуре обосновывается, что именно трансдисциплинарность определит когнитивный облик современной науки и культуры в среднесрочном будущем и станет основой для конвергенции науки, технологии, искусства, исследований сознания и духовных практик в целом». [16]

Вещные метаморфозы человека реализуются в материалистическом понимании человека как проекта, который может быть успехом или провалом – отсюда идея коррекции человеческой природы, исторически реплицируемая и масштабируемая в евгенических учениях⁵. Человеку, не только современному, во многом свойственно дефицитарное мышление, перцептивный нерв недостаточности настоящего и наличного, связующий прошлое с будущим через веру в прогресс. Будущее в его прокреативном разрезе предстает в конфигурации перевертыша ставшего общим местом вопроса «какой мир мы оставим нашим детям и внукам?» в версии «каких детей и внуков мы оставим миру?». Второй вопрос первоначально решался посредством воспитания на уровне семьи, системы образования, частично системы здравоохранения, а затем предстал в перспективе сохранения человека как биологического вида. Актуализация вопроса о «качестве человека» произошла в эпоху Антропоцена, вызвавшую к жизни вопрос о перспективах технологической сингулярности и победы искусственного интеллекта над естественным⁶.

Процессуально-феноменологический характер данного рассмотрения фиксируется в его трансформациях от примордиального состояния вещи (филогенез) через стадии становления до смыслового персонализированного наполнения (онтогенез) вещи. Метаморфоз вещи в практическом использовании (ритуал, фетиш, материальный артефакт, продукт) и в межличностном общении (знак, жест, символ, смысл) свидетельствует о разрыве, «полосе технологического отчуждения» между вещью и существованием и сущностью современного человека, сопрягаемые в его телесности. Разрыв, который в очередной раз ставит под вопрос, “что такое вещь?” через поиск ответа на вопрос, “кто такое человек?”. Проблема идентификации человека проходит через осмысление им самим путей постижения метаморфоза вещей (случай редактирования генома человека понимается как его частный случай). Это, в свою очередь, актуализирует проблему моральной свободы (в выборе), меру овладения человеком нравственной своей «природы» в процессе «редактирования человека» (в поступке) и его конкретных практиках. Мы совершаем метаморфоз в вещах, поступках, в общении, чтобы стать людьми [8].

Развилка «между» моральным совершенствованием, относящимся к «внутреннему контуру» технонауки и/или биотехнологическим улучшением природы человека (внешний контур) во всем многообразии проявлений в его жизнедеятельности актуализирует поведенческий выбор, вновь и вновь в каждом конкретном случае. Существенно, что совершенствование морально, а улучшение технологично, у каждого из них свои единицы измерения и они не переводимы друг в друга. Однако это не мешает рассматривать указанные процессы жизнедеятельности человека совместно[10].

Перманентные вопросы о соизмеримости, соответствии выставленных оппозиций, учитывая их специфику и различие, встают при рассмотрении форм идентичностей – человека, биотехноидентичности и, наконец, идентичности реальности самой технонауки. Насколько биотехнологическое улучшение природы человека может, в свою очередь, способствовать моральному совершенствованию? Ответы на эти сложноорганизованные вопросы, чтобы они не остались риторическими, а послужили решению конкретных задач, ищут в возможности сочетать в них выражения возможных рисков предполагаемых действий совершенствования. Процессуальный, незавершенный характер, ориентированный на позитивный исход обоих действий, по большому счету, предполагает интегрирование разнородных представлений о природе человека, используя способность рефлексии выступать системным модулятором сложности, сочетать строгие формальные методы с мягкими качественными формами управления [5], регламентируя допустимость рисков, с учетом возможной пользы.

Феноменология изучает структуру различных видов опыта — от восприятия, мышления, памяти, воображения, эмоции, желания и воления до телесного сознания, воплощенного действия и социальной деятельности, включая языковую деятельность. Структура этих форм опыта, как правило, содержит то, что Гуссерль называл «интенциональностью», т. е. направленностью переживания на вещи в мире, — то свойство сознания, благодаря которому оно является сознанием чего-то или о чем-то.

Понятие «метаморфозы» вещи предоставляют умножающую сеть значений. Все это — «приманки для ощущения», пропозиции, предлагающие человеку потенциальности, поскольку вещи обладают, согласно Уайтхеду, причинной действенностью. Последняя объединяет вещи в ветвящуюся сеть следов, вселенную вещей»[13]. Они отличны друг от друга, но объединены принадлежностью к общему миру. Но если мы должны принять онтологическое достоинство вещей и не превращать их в иллюзорные эффекты квантовых полей, тогда, по-моему, мы должны принять своего рода недуалистический неовитализм или то, что Джейн Беннетт называет «витальным материализмом», то есть согласиться с той мыслью, что «каждой вещи присуща энтелехия, и каждая жизненна и виталистична» [1]. Уайтхед также указывает на то, что «нет никакого абсолютного разрыва между „живыми“ и „неживыми“ обществами» [11]; кроме того, «мы не знаем ни одного живого общества, которое было бы лишено подчиненного ему аппарата неорганических обществ» [Ibid.]. Следовательно, «жизнь» — вопрос степени, вопрос того, что может быть в большей или меньшей степени; выделить ее можно лишь относительно чего-либо и ситуативно. Есть много промежуточных случаев между жизнью и не-жизнью: достаточно вспомнить о вирусах или машинной «искусственной жизни». Но «к новым техническим структурам способно адаптироваться только абстрактное, а не непосредственное мышление; при этом человек должен привыкать все более и более исключительно пользоваться одними лишь высшими числительными функциями своего ума. Это вызывает глубокое психологическое сопротивление, и в результате человек окончательно отстает от своих вещей, уступает им в связности. Вещи как бы идут впереди него в организации его среды, а тем самым влекут за собой и те или иные его поступки» [2].

Вещи носят знаковый характер, объединяя в себе семиотику выражения и принадлежности, материального при-своения, которым завершается преобразовательный процесс о-своения природного мира. Дизайн вещей ставит перед собой задачу создания и матричного воплощения системы координат, в которой человек сам творит себя в повседневной работе самопознания и автокоррекции. Обеспечительная функциональность вещи делает ее не только инструментом, но пролегоменом к практике, где человек исконно производил вещи, затем вещи стали использоваться для автономного производства других вещей в ходе автоматизации, а человек перешел к «созданию человека» не только путем естественной прокреации, но и при помощи искусственных прокреативных практик, в данном случае, геномных модификаций. Таким образом, эволюция прокреативных функций реализовалась через фазовый транзит к включенному третьему между искусственным и естественным, пространство между которыми эмерджентно расширяется, подготавливая сложностный метаморфоз идентичности человека. Поэтому динамическая идентичность человека находится на этапе становления не только в поступках, общении, трансформациях степени ситуационной приближенности к локусу контроля в сообществе, но и в ракурсе вопроса о генетическом «качестве индивида» в перспективе преадаптивного эволюционного оптимизма. Преадаптация человека включает способность пред-восхищать потребности среды и сообщества и реализовывать на практике неожиданное для самого себя поведение, изоморфное непредсказуемой среде, где затраты на индивидуальные адаптивные стратегии выживания по логике вызов-ответ превышают возможную пользу.

Трансдисциплинарный опыт объединяет в себе внутреннее и внешнее в проживании вещи. Внутреннее измерение связано с получением человеком опыта реального соприкосновения с воплощенной проекцией своего желания, что вносит коррективы в восприятие человеком настоящего, в оценку прошлого и в ожидания относительно будущего. Этот рефлексивный процесс включает в себя важнейшую стадию модификации, механизм которой воспроизводится при редактировании человека. Внешнее измерение проживания вещи сопряжено с ее функциональным применением, влекущим за собой расширение возможностей человека, что называется «протезирующей» функцией вещи. Эта функция вещи резонирует с функционалом технологий «редактирования» природы человека, вновь актуализируя предлагаемый в данной статье ракурс рассмотрения проблемного поля улучшения человека. 

<h3><strong>Заключение</strong></h3>

Этика – область подвижного фронтира между дозволенным и запретным, верным и ошибочным, благим и порочным, образует суть множественных развилок трансдисциплинарного опыта при проведении «редактирования человека». Это сфера, в которой индивидуальное проецируется на коллективное и обратно, осуществляя пинг-понговую коррекцию. Представления об этически допустимом контекстуальны и привязаны к пространственно-временному домену, поскольку сопрягаются с параметрами порядка сообщества, находя в них свое непосредственное выражение в становящемся его этосе. Этика соединяется с политикой через правовую систему, закрепляющую и имплементирующую поощрения за соблюдение нормы и санкции за отклонение, которое самим фактом своего существования претендует на создание новой нормы. Через легитимизацию повторяющихся отклонений этические стандарты эволюционируют вместе с сообществом, усваивая и транслируя его текущие приоритеты новым поколениям людей с временным лагом, обусловленным ригидностью взаимодействия управленческого домена со средой. Эта ригидность лежит в основе конфликта поколений, в котором ответственность запускает механизм трансляции этических стандартов, а эмерджентный опыт де факто вторгается в этический нормогенез путем предъявления прецедента-результата прямой коммуникации субъекта опыта (реципиента этической трансляции) со средой в режиме реального времени.

Сужая степени свободы эволюции природы человека, проект редактирования человека является одним из способов упорядочения сложностной плюральной конфигурации человека через воплощение в вещи проекции блага. Однако с точки зрения законов природы, абсолютный порядок равнозначен гибели, поэтому он может существовать только в качестве постоянно отодвигающейся недостижимой цели до конца неопределимой вещи. В этой связи, может быть целесообразным, вслед за Флюссером [12], ввести разграничение между категориальным (абсолютным) и функциональным благом, где абсолютное благо выступает в качестве мелиоративного, вечно удаленного нормативного ориентира, а функциональное благо применительно к человеческой природе равнозначно инструментальному подходу к человеку, а значит, содержит возможность категориального зла. На примере проекта редактирования человека в среднесрочном будущем вероятна репликация «линий разлома» между «проектировщиками метапрограмм» развития человека, «коммуникаторами» этих программ и объектами их реализации. Эта динамика актуализирует дальнейшие исследования в области сложностной этики выбора, представленной «проблемой вагонетки» на уровне вопроса о «качестве» индивида [14].

Семиотическое картирование смысловых конфигураторов дискурса о редактировании человека в высшей степени провокативно: требующая профессиональной трансдисциплинарной экспертизы многогранность вопроса естественным образом побуждает к воздержанию от этического суждения ввиду недостаточности информации, однако накал риторики между сторонниками и противниками редактирования человека приводит к обвинению «позиции воздержания» в лицемерии, искусственным образом принуждая к бинарному выбору между «за» и «против». С точки зрения управленческой практики, редактирование человека осуществляется через трансдисциплинарный опыт, «план-набросок», который «набрасывается» на обстоятельства действительности. «План – повелительная форма, обстоятельства – изъявительная форма. Вместе они объективируют благо». [Ibid.]. Реализация проекта редактирования человека претворяет в действительность ценностную матрицу опыта трансдисциплинарности, обновленная действительность подвергается апостериорной этической экспертизе и моральной оценке. Цена эксперимента – автономное выживание человека как вида в поэзисе Антропоцена.

Практическая философия и опыт трансдисциплинарности проходят через рекурсивное редактирование посредством обучения при помощи восприятия процессов положительной и отрицательной обратной связи, закрепляющих или подавляющих векторное направление изменений соответственно. Таким образом, прокреативный дискурс в ракурсе «мутация-репликация» переходит в кибернетическую плоскость проводимости сигналов о необходимости преадаптации человека как вида. Одновременно, в бинарной оппозиции «детерминизм-случайность» редактирование человека приближается к экстремуму детерминизма, тогда как законы становления реализуются преимущественно через случайность. Таким образом, бинаризм данного дискурса вновь принуждает к выбору между предложенными категориальными оппозициями, включая в поле зрения тонкости возможностей и градаций их конвергенции через трансдисциплинарный поиск включенного третьего, сопряженного с нравственным выбором собственного пути.