Везде
Повелитель времени: темпоральные дискурсы эпохи Просвещения в России
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Повелитель времени: темпоральные дискурсы эпохи Просвещения в России
Аннотация
Код статьи
S023620070022797-3-1
DOI
10.31857/S023620070022797-3
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Артемьева Татьяна Владимировна 
ORCID: 0000-0002-6029-2645
Аффилиация: Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена
Адрес: Российская Федерация, 191186 Санкт-Петербург, наб. реки Мойки, д. 48
Номер
Том 33 Выпуск №5
Страницы
158-177
Аннотация

Рассматривается восприятие темпоральных процессов в России эпохи Просвещения и их регуляция со стороны властных структур. Исследуются несколько уровней и форм этого восприятия — от индивидуального переживания до рефлексии по поводу размерностей исторического процесса, от философского осмысления до способов измерения и символического представления временных констант. Особое внимание уделяется системе конвенций в восприятии времени и способов выражения последовательности и логики исторических процессов. На примере календарных и часовых реформ и экспериментов в истории культуры показано, что временные ритмы задавались властными структурами и воспринимались обществом не только как природные, но и как социальные реалии. Бурные события в России в начале XVIII века сделали проблему времени актуальной. Ощущение изменяющегося и качественно определенного времени было связано с петровскими реформами, в том числе с календарной реформой и реформой «часомерия». Календарная реформа перенесла начальную точку через 5508 лет от начала мира на Рождество Христово. Введенный Новый год 1 января вместо 1 сентября закрепил годовые циклы и связал страну с европейским календарем. Часовая реформа изменила не только количество делений на циферблате (12 вместо 17), но и качество времени, уравняв в правах «дневное» и «ночное» время. Эти реформы создавали ощущение перемен, перехода от одного времени к другому, «новизны» времени и зависимости его от государевой воли. Правящим кругам принадлежало не только изменение способов измерения времени, но и само время подданных. В статье это рассмотрено на примере барщины как отчуждения времени крепостных, рекрутской службы и обязательного дворянского служения.

Ключевые слова
Просвещения, Россия, время, историческая периодизация, часы, календарная реформа, историзм, Петр I, правящая элита, дворянство
Классификатор
Получено
08.11.2022
Дата публикации
09.11.2022
Всего подписок
12
Всего просмотров
630
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
Дополнительные сервисы на весь выпуск”
Преимущества сервисов
970 руб. / 16.0 SU
Дополнительные сервисы на все выпуски за 2022 год
Преимущества сервисов
4365 руб. / 87.0 SU
1

Время как философское понятие
2

Понятие «время» в российской культуре эпохи Просвещения имело множество уровней восприятия. Словарь Академии Российской зафиксировал несколько значений. Это философский уровень, когда время понимается как «последование бытия вещей» [Словарь Академии Российской, ч. 1: стб. 921]. Мы можем увидеть такую точку зрения в сочинении Я.П. Козельского «Философические предложения» (1768). Он пишет: «Время называется продолжение в последовании одних вещей за другими» [Общественная мысль, 2010: 177]. Времени также присущи движение и необратимость, что в Словаре Академии Российской демонстрируют примеры: «Время течет. Время все поглощает. Прошедшего времени возвратить не можно» [Словарь Академии Российской, ч. 1: стб. 921]. Понятие «время» используется не только для фиксации протяженностей, но и для их измерения. Кроме того, оно может иметь значения какой-либо возможности (например, для произведения каких-либо действий) и определенного состояния: «Пора. Удобный случай, благоприятное обстоятельство, досуг, свободный час» [там же]. Словарь также зафиксировал использование понятия «время» для обозначения сезонов («времена года»), климатических характеристик («сухое, дождливое, ненастливое время»), грамматических форм и пр. [там же: стб. 922].
3 В XVIII веке на метауровне происходила философская констатация неких качеств, которыми было наделено время, — неуловимости, непостижимости, нематериальности и вненаходимости: «Время не есть такая вещь, которая вне нас подлинно находится, и тако оное нашею мыслию понять невозможно; но токмо в нашей душе чрез рассуждение познавается» [Словарь русского языка, 1988: 133].
4 В своем философско-теологическом сочинении «О душах умерших людей» (1823) А.Т. Болотов отмечал, что представления о времени меняются, когда душа отделяется от тела и перемещается в мир иной. Это касается представления о времени и как некоей системы протяженностей, и как привычной системы измерений времени: «…дней и ночей тогда никаких уже не будет, поелику и самые светилы небесные тогда разрушатся и кругообращение нашего земного шара перервется и не почему будет различать дней и ночей между собой» [Болотов, 2006: 120]. Время, как и другие ипостаси бытия, создано Богом, поэтому в его власти менять их свойства по своей воле. В главе «О времени и пространстве» трактата «Начертание естественных законов происхождения Вселенной» (1798) И.Д. Ертов стремился понять божественную волю в соотношении времени и вечности. Он писал: «Время есть начало противоположное вечности. Пространство суть частица, ничего не значащая во всеместности: в последнем родилась Вселенная, а первое показало счисление» [Общественная мысль, 2010: 646].
5 В начале ХIХ века, прежде всего под влиянием философии И. Канта, а точнее, как реакция на нее, проблема пространства и времени онтологизируется. В «Письмах о критической философии» (1805) А.С. Лубкин подверг критическому анализу кантовское учение о пространстве и времени. Он отмечал, что пространство и время — «паче необходимые принадлежности бытия вещей, нежели свойство или образ наших о вещах представлений» [Лубкин, 1966: 12], и даются они нам в опыте, а не в умозрении. Даже если Кант и прав, все равно «учение критической философии о времени и пространстве прямыми доводами отнюдь не оказано, косвенными не оправдало и пользы в нем никакой не видно» [там же: 23]. По мнению Лубкина, единственный вывод, который можно сделать из учения Канта, заключается в том, что «мы о Боге, о своей душе и прочих вышечувственных предметах ничего о по разуму знать не можем» [там же: 24]. Пространством и временем повелевает не человек, а Создатель — именно он и определяет меру нашего знания и понимания.
6 Аналогично рассуждал и Т.Ф. Осиповский в речи «О пространстве и времени» (1807). По мнению ученого, следствие об априорном характере пространства и времени невыводимо из кантовских предпосылок. Если пространство существует «внутри нас», тогда лишено смысла разделение на мир внешний и внутренний. «Где же теперь будут вещи, как чувства наши представляют нам в пространстве вне нас. Самое слово, где не будет тогда иметь никакого вещественного значения, ибо сие слово относится к месту, как и части видимого нами пространства, но с несуществованием пространства исчезает вместе и вещественность, понятия о местоположении вещей» [Общественная мысль, 2010: 689].
7 Представление о времени выражалось не только в понятиях или метафорах, но и визуализировалось в виде эмблем и символов. Это могло быть изображение опрокинутого кувшина, из которого бежит вода, или же Хроноса — божественного воплощения времени. Яркой визуальной метафорой времени является схематическое изображение движения истории «Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории...» («Der Strom der Zeiten oder bildliche Darstellung der Weltgeschichte von den altesten Zeiten bis zum Ende des achtzehnten Jahrhundeits Von Friedrich Strass», 1803) И.Г.Ф. Страсса, где государства и цивилизации представлены в виде рек, берущих свое начало из небесных пространств и впадающих в океан вечности. Этот образ времени так понравился, что текст был переведен на русский язык, а сама визуальная концепция несколько видоизменена [см.: Страсс, 1805: 31]. Рисунок из русского переводного издания отличается от оригинала и снабжен эмблемой, изображающей Клио (в другом варианте этого же издания Хроноса и ангела). Опрокинутая урна с вытекающей из нее водой символизирует время, а песочные часы и коса ― конечность времени и жизни [Фоменко, 2015]. В обоих вариантах данную группу освещает яркий свет, исходящий от монограммы российского императора Александра I, которая поддерживается двуглавым орлом — символом России, что свидетельствует о ее значимости для всемирной истории.
8 После выхода книги И.Г.Ф. Страсса в русском переводе (1805) «Журнал российской словесности» отмечал: «Никакая История не может так поразить внимания человека, как сия карта. Никакая история не возродит в душе чувственного человека того неизъяснимого чувства скорби, при виде быстрого полета всеразрушающего времени, которое рождается при воззрении вдруг на все перемены Мира. История народов и жребий царств поражает всякого» [цит. по: Смолярова, 2011: 330]. Г.Р. Державина эта карта в 1816 году вдохновила на знаменитые строки о необратимости и скоротечности времени:
9 Река времен в своем стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остается Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрется И общей не уйдет судьбы [Державин, 1985: 304].
10 Mетафора «река времен» отражает суть представления о том, что время поступательно движется в одном направлении, а именно — вперед. Данный образ сменил представление о времени как о циклическом, или «коловратном» движении, характерном для первой половины XVIII века, когда разрабатывалась концепция «мировых часов», «мирового коловорота», «мирового маятника» и т.д.
11

Время и эпоха
12 Осмысление неуловимого времени предполагало не только изучение истории, а также включение в число исторических дисциплин специальной науки о времени — хронологии, которая, как отмечал профессор Московского университета Ф.Г. Дильтей, «обучает нас полагать время каждому приключению, когда оное происходило» [Дильтей, 1762: 7]. Для обозначения времени он использует «особливые слова»: «век»; «лустр», или «пятилетие» (употребляется только в стихах); «олимпиада»; «эгира» («хиджра»); «солнечный круг» (28 лет); «лунный круг» (19 лет); «индикт» (15 лет, мера времени, употреблявшаяся в Древнем Риме); «анахронисм»; «период Юлианский». Более крупные категории — это «эра» и «эпоха». «Эра» означает «основание времени, определенное каким-нибудь особливым народом, от которого начинают считать годы» [там же: 11]; «эпоха» «есть утвержденная точка, или определенное и примечанию достойное в истории время, которое, будучи обыкновенно установлено в некотором особливом приключении, употребляется хронологистами, начинающими считать годы» [там же: 23].
13 В XVIII веке историческое время еще не полностью отделилось от мифологического, тогда как библейская мифология предстала в причудливом соединении с античной. Тот же Дильтей приводит различные виды исторической классификации. Так, исторический процесс можно разделить на «семь веков»: I век — от Сотворения мира до потопа (1657 лет); II век — от окончания потопа до смерти Авраама в 2083 году (426 лет); III век — от смерти Авраама до освобождения израильского народа от египетского рабства в 2513 году (430 лет); IV век — от Исхода до момента полного завершения храма Соломона в 3000 году (487 лет); V век — от сотворения храма Соломона до окончательного плена израильского народа в 3468 году (468 лет); VI век — от вольности, данной израильтянам Киром, до Рождения Иисуса Христа в 4000 году (532 года); VII век — от рождения Иисуса Христа до 1762 года. Можно и на «две части»: до Рождества Христова (время Ветхого Завета, или древняя история) и после Рождества Христова (время Нового Завета, или новая история).
14 Возможны и другие исторические классификации. Так, например, следуя мнению М.Т. Варрона, историческое время можно разделить следующим образом: «темное и неподлинное» (от Сотворения человека до потопа); «баснословное» (от потопа до Олимпийских игр); «историческое» (от Олимпийских игр до нашего времени). Можно использовать и периодизацию «древних стихотворцев» (Гесиод, Овидий, Вергилий и др.), которые рассматривают исторический процесс как смену «золотого», «серебряного», «медного», «железного» веков.
15 В «Новом словотолкователе» Н.М. Яновского говорится об исторической систематизации как о «политической хронологии». «Что касается до политической хронологии, — отмечает автор, — то она занимается приведением в известный порядок времени, разделяя оное на эпохи и столетия. Сие разделение, основываемое на великом знании истории, не имеет никакого отношения к математике. И сколько политические хронологии ни старались о приведении в методический порядок важнейших происшествий священной и светской всемирной истории, однако они доселе не показали никакого успеха в сем отношении» [Яновский, 1806: стб. 1131]. Очевидно, что деление времени на периоды носит конвенциональный характер и предполагает рассмотрение развития некоторых процессов от их зарождения до возможного завершения. При этом конвенция связана с определенным пониманием логики исторического процесса. Именно такое, характерное для историков эпохи Просвещения понимание периодизации лежит в основе описания исторических процессов «по царям». Сочинения российских историков — В.И. Татищева, М.М. Щербатова, Н.М. Карамзина — выстроены в логике чередования правителей. Это создает ощущение того, что время поступает в распоряжение монархов на период их царствования. Прошлое принадлежит правящему сословию, оно же владеет и будущим, планируя систему реформ и общественных изменений. События прошлого представлялись как история славы знатных семей. Будущее же представлялось как утопическое вѝдение идеального общества, которым управляют просвещенные нобили.
16 Вера в прогресс и его постоянную реализацию породила новый тип утопизма — «путешествия в неведомые времена». Утопия была превращена в машину времени и использовалась в поисках лучшего места на пути, соединяющем прошлое с будущим. Одной из первых российских «утопий времени» было сочинение М.М. Щербатова «Путешествие в землю Офирскую» (1783–1784), где он описывает Россию в 3474 году. Примечательно, что народный утопизм никогда не изображал будущее. Существовали легенды о «счастливых странах», но никогда не было легенд о «счастливых временах», которые наступят в неопределенном будущем.
17 В своем фундаментальном труде «Представление о всеобщей истории» А.Л. Шлёцер формирует историософскую концепцию, которая впоследствии транслировалась в учебных заведениях России. Он пишет о том, что бессмысленно описывать историю всех государств и народов, следует выделить только те из них, которые оказали существеннейшее влияние на «великие перемены мира». По мнению Шлёцера, выделив народы, «первенствующие» в «великом обществе мира», историк избавится от излишнего материала, мешающего ему понять целое [Шлёцер, 1791: 32]. Позже, в капитальном сочинении о Древней Руси «Нестор: Русские летописи на древлесловенском языке, сличенные, переведенные и объясненные Августом Лудовиком Шлецером» [Шлёцер, 1809–1819] он окончательно выделяет из всех народов римлян, германцев и россиян. И, исходя из этого, намечает периодизацию всемирной истории.
18 До А.Л. Шлёцера в периодизации была принята «теория четырех монархий», рассматривающая наиболее крупные государственные системы — ассиро-вавилонскую, персидскую, греко-македонскую и римскую — как своеобразную структурную основу всемирной истории. У шлёцера Древний Восток и Древняя Греция относились к предыстории. С его точки зрения, периоды от Сотворения мира до потопа и от потопа до римской истории бедны источниками и не предполагают возможность систематического научного изучения. Собственно, об истории можно говорить начиная с римлян. Это была «первая волна цивилизации». «Вторая» связана с появлением германцев. Вне «цивилизации» осталась огромная территория, которую должны освоить славяне. Однако последние находились в состоянии своеобразной «спячки», пока их не «разбудили» норманны, сыгравшие в «третьей волне цивилизации» роль катализатора. Норманны сами не имели высокой культуры, культурный импульс шел из Царьграда через Древнюю Русь [см.: Алпатов, 1985].
19 В книге «Tableau de l’histoire de Russie» (1769), позже переведенной на русский язык под названием «Изображение Российской истории, сочиненное г. Шлецером», дается следующая концептуальная периодизация истории России:
20 • «Россия возрастающая» — период от «призвания варягов» до смерти князя Владимира (862–1015); • «Россия разделенная» — от смерти князя Владимира до установления ордынского ига (1015–1216); • «Россия утесненная» — от установления ордынского ига до Ивана III (1216–1462); • «Россия победоносная» — от Ивана III до Петра I (1462–1725); • «Россия, в цветущем состоянии находящаяся» — с 1725 года [Шлёцер, 177?: 10–11].
21 Эта периодизация с небольшими вариациями использовалась следующими поколениями российских историков; например, она приводится во «Вступлении в настоящую историю России» (1780-е годы) Х.А. Чеботарева. М.Н. Карамзин находил ее «более остроумною, нежели основательною», предпочитая традиционную периодизацию. «Гораздо лучше, истиннее, скромнее, ― писал он, ― История наша делится на Древнейшую от Рюрика до Иоанна III, на Среднюю от Иоанна до Петра, и Новую от Петра до Александра» [Карамзин, 1989: 21]. По сути, М.Н. Карамзин воспроизводил популярную в XVII веке схему К. Келлера (Целлариуса) и Ж. Бодена, предлагающих трехчленное деление истории на древнюю, среднюю и новую. Последний сформулировал ее в своем знаменитом труде «Метод легкого изучения истории» (1566). Однако российский историк передвинул веху начала «новой» истории почти на два столетия вперед, то есть на начало правления Петра I, тем самым невольно фиксируя некоторую историческую отсталость России.
22

«Неволею службу продолжать не будет…»
23 А. Ассман писала о том, что мировоззрение общества эпохи модерна связано с изменением отношения к истории и историческому времени [Ассман, 2017]. Представление о времени изменчиво, как и само время. Кроме того, оно зависит от ряда культурных воздействий и может быть выражено как в логике абстрактных представлений и символов, так и в материальных воплощениях культурных феноменов. Исследователи неоднократно отмечали разные культурные и исторические типы восприятия времени. К примеру, В.М. Живов отмечал, что «время оказывается символическим капиталом, за обладание которым идет борьба между разными историческими агентами» [Живов, 2009: 19].
24 Человек XVIII века не мог распоряжаться своим временем самостоятельно. Его время принадлежало хозяину, владельцу, государю. Это касалось и правящей элиты, представители которой обязаны были время своей жизни посвятить государственной службе, службе в армии или во флоте. Исключение составляли только дети, больные и старики. Манифест о вольности дворянства от 18 февраля 1762 года освободил дворян от обязательной службы, позволив им самостоятельно решать вопрос о том, будут ли они ее продолжать или же распорядятся временем своей жизни как-то иначе. Манифест гласил: «По сему Нашему Всемилостевейшему установлению никто уже из дворян российских неволею службу продолжать не будет…» [Манифест, 1830: 913].
25 Как распорядились своим временем молодые дворяне? По-разному: кто-то продолжал службу, а кто-то отправлялся в свое имение, чтобы самостоятельно вести хозяйство. В последней трети XVIII века начинают формироваться «дворянские гнезда», в деревню едет «просвещенный владелец», он устанавливает в гостиной бюст Вольтера и часы, по которым и организовывает свою жизнь. По этим часам владельца и в соответствии с его распоряжениями течет жизнь обитателей поместья. Для самого же хозяина время, прежде жестко регламентированное службой, сменяется на распорядок, который в гораздо большей степени зависит от него самого. Помещик не только привносит в жизнь окружающих новый способ измерения времени, но и, более того, владеет физическим временем своих крепостных крестьян (барщина как способ внеэкономического принуждения измерялась продолжительностью отработанного времени). Однако помещик не был абсолютным хозяином времени и истинный его хозяин — государство периодически напоминало ему об этом. Манифестом о трехдневной барщине императора Павла I от 5 апреля 1797 года помещикам было запрещено принуждать крестьян к работам по праздникам, а барщинные работы не должны были превышать трех дней в неделю. Время иного рода крестьян — дворцовых, государственных и экономических — принадлежало уже не отдельным владельцам, а определенным ведомствам. Однако продолжительность работы дворовых людей никак не регламентировалось. Это была домашняя прислуга, время которой полностью зависело от хозяев.
26 Были еще категории подданных Российской империи, служба которых измерялась в категориях времени. Это военные служащие. Первоначально рекрут набирали на бессрочную службу «доколе силы и здоровье позволят», позже срок был ограничен. Всеобщая воинская повинность сменила рекрутский набор только в 1873 году.
27

Временные координаты и календарные реформы
28 Вопреки расхожему мнению, понятие «эпоха Просвещения» не использовалось в России для обозначения временного периода ни в XVIII, ни в XIX веке, хотя система метафор, связанная с понятием «просвещение» как распространением «света знания», «света истины», «света учения» или «божественного света знания», в текстах этого времени встречалась. Словарь Академии Российской приводит два значения понятия «просвещать»: первое связано с физическим смыслом освещения («Осияваю, сообщаю свет»), а второе предполагает передачу знания («Наставляю, подаю истинные понятия о чем») [Словарь Академии Российской, 1789, ч. 6: стб. 388]. При этом просвещение в равной степени предполагает распространение как научного, так и вероисповедного знания.
29 Временнáя идентичность эпохи Просвещения была связана с XVIII столетием. Бурные события этой эпохи сделали проблему времени особенно актуальной. Ощущение временных изменений, течения времени, его изменчивости и возможной качественной определенности было подкреплено календарной реформой, проведенной Петром I. В результате реформы летоисчисление стало вестись не от Сотворения мира, а от рождества Христова, что передвинуло точку отчета сразу на 5508 лет. Появился новый праздник — Нового года, ритуально фиксировавший цикличность временных процессов, что заставляло ориентироваться на европейский календарь. Календарная реформа усилила восприятие перелома, создала ощущение перехода некоего временного барьера, после которого началось как бы другое время. Особенно ярко сказалось это на том поколении, которому довелось жить на этом переломе и осмысливать его в контексте повседневных событий.
30 Современники отмечали сильное и неоднозначное впечатление, которое произвели на простой народ перемена летоисчисления и перенос празднования Нового года с 1 сентября на 1 января (Указ Петра I от 20 декабря 1699 года). Так, например, И.И. Голиков отмечал, что многие удивлялись тому, «как мог Государь переменить солнечное течение, и, веруя, что Бог сотворил свет в сентябре месяце, остались при своем старом мнении» [Голиков, 1788: 6]. Петр I, конечно, понимал, что перемены, связанные с привычным укладом жизни, воспринимаются болезненно, поэтому продумал систему мер, способных смягчить недовольство народа. Голиков пишет: «Ведая же умоначертание народа своего, всякую перемену обрядов относившего насчет, так сказать, веры, каковою казалась им и сия, то, дабы на то время занять народные мысли каким другим предметом, рассудил премудрый государь установленный им новый 1700 год начать с великим торжеством и представить очам народа такие зрелища, каких он не видывал и которые бы сильны были отвлечь его от всяких других развратных толкований» [там же: 3–4]. Вместе с тем среди раскольников, называвших Петра I антихристом, распространялось мнение о том, что он «украл» у Бога семь лет из-за несовпадения отсчета столетия с 1700 года и отсчета от Сотворения мира [Агеева, 1999: 239]. Интересно, что Россия была далеко не последней страной, ставшей начинать Новый год с 1 января. Тоскана присоединилась к этой традиции только в 1721, а Британия — в 1752 году [Хренов, 1989: 103].
31 Время и его размерность контролировалось государством, поэтому указом Петра I монопольное право на выпуск календарей было дано государственному институту — Петербургской академии наук, что подтверждалось позднейшими указами. Е.В. Пчелов отмечает, что введение Петром I гражданских праздников десакрализовало время, выведя его за пределы церковной традиции [Пчелов, 2006: 73]. Однако можно обратить внимание и на то, что празднование тезоименитств и рождений представителей императорской фамилии, викториальных дней в честь военных побед, напротив, сакрализовало время, но наделило функцией хранителя этой сакральности не церковь, а государство, государственную власть, монарха, его достижения и его окружение. Сближение церковных и светских праздников вплоть до полного их слияния фиксирует Е.М. Болтунова: «Абсолютно уникальным примером усиления знакового контекста конкретного праздника за счет соположения семантических полей нескольких значимых дат стало изменение дня святого Александра Невского. Этот праздник был перенесен с 23 ноября на 30 августа, то есть совмещен с празднованием Ништадтского мира» [Болтунова, 2006: 84].
32 На социальном микроуровне переход от «естественного» квантования времени в течение суток (утро, день, вечер, ночь), природных циклов (зима, весна, лето, осень), которыми определялись хозяйственная деятельность, церковные праздники, жизнь повседневная, к более точному определению времени, измеряемого часами и минутами, был связан с организацией в модернизирующемся обществе хозяйственного процесса, привнесшего детализированный распорядок дня.
33 В 1706 году царь — повелитель времени провел также часовую реформу, заменив циферблаты и часовые механизмы. Допетровская система «часомерия» делила время на «дневное» и «ночное», при этом точками отсчета были не фиксированные полночь и полдень, а изменяющиеся часы восхода и захода солнца, которые определялись по специальным таблицам. Таким образом «дневное» и «ночное» время менялось в разное время года [Агеева, 1999: 239]. Если Санкт-Петербург «в течение нескольких лет являлся единственным городом России, где официально в общегородском масштабе время отсчитывалось исключительно на западный “механистический” манер» [там же: 246], то другие российские города постепенно переходили на новую систему измерения времени. Интересно, что Москва некоторое время жила в обеих системах измерения времени, так как не все башенные часы были сразу переведены на новый отсчет. О.Г. Агеева указывает на разницу в восприятии времени простым народом, придерживавшимся древнерусского обычая, и элиты, ориентировавшейся на механическое деление суток на часы и минуты.
34 В.М. Живов отмечает, что башенные часы в России не были рассчитаны на регламентацию городского времени (как это было в Европе): «Часы по крайней мере до середины XVII в. оставались эстетическим объектом по преимуществу, не столько измерителем времени, сколько архитектурным атрибутом власти» [Живов, 2009: 23]. Впрочем, судя по литературному свидетельству А.С. Пушкина, в начале XIX века обе модели измерения времени — механическая и природная — использовались в равной мере. В повести «Дубровский» читаем: «Раз в начале осени Кирила Петрович собирался в отъезжее поле. Накануне был отдан приказ псарям и стремянным быть готовыми к пяти часам утра» [Пушкин, 1960: 150]. И барин, и его работники используют одновременно обе модели определения времени: «Било одиннадцать, и никто не думал о сне. Наконец Кирила Петрович сказал сердито исправнику: — Ну что? ведь не до свету же тебе здесь оставаться, дом мой не харчевня... Отправляйся-ка восвояси да вперед будь расторопнее. Да и вам пора домой, — продолжал он, обратясь к гостям» [там же: 209]. Характерно в этом ряду указание на неопределенное время утра «до свету», а также конкретное, вполне понятное участникам сцены «било одиннадцать».
35 Таким образом люди начала XVIII столетия оказались в новой темпоральной реальности, созданной царем-реформатором. Радикальные социальные преобразования и позже приводили к символической смене онтологических координат и реформам привычных измерений пространства и времени. Так, фундаментальные календарные реформы произошли после Великой французской революции (1789). Во Франции Декретом Национального конвента от 5 октября 1793 года (позже, в январе 1806 года, отменен Наполеоном) прекращалось ведение летоисчисления от Рождества Христова. Новая эпоха начиналась с 22 сентября 1792 года, первого дня республики. Вместо недели была введена декада. Отдых приходился не на седьмой, а на десятый день. Каждый месяц составляли 30 дней, а недостающие до 365 дней (полного года) пять дней объявлялись праздничными. Изменились названия месяцев и дней недели. Была установлена десятичная метрическая система, и даже прямой угол равнялся 100⁰. Кроме мер длины, объема и веса, были приняты десятичные единицы времени. Каждый день длился 10 часов, час был равен 100 минутам, а минута — 100 секундам. Граждане республики в повседневной практике могли убедиться, что революционные лидеры перенесли их в другое пространство и время. В этой связи Л. Хант отмечает: «Хотя реформа календаря не смогла прижиться настолько, насколько в конечном счете прижилась метрическая система, эксперимент с календарем самым драматическим образом отражает революционную одержимость временем. Она принимала различные формы, от самых общих до очень своеобразных, и подпитывалась уверенностью, что революционеры смогут порвать с прошлым и в ходе этого процесса перестроить политическое сознание граждан» [Хант, 2013: 41].
36 Подобную «одержимость временем» можно наблюдать и на уровне, далеком от фундаментальных преобразований Великой французской революции. Университетские реформы, предпринятые в первой четверти XIX века М.Л. Магницким, чиновником Главного правления училищ и попечителем Казанского университета, казались ему настолько значимыми, что он ввел в университете новый тип летоисчисления. А.И. Введенский пишет: «…при нем [Магницком] университетский совет свои важнейшие бумаги помечал двумя датами: от Рождества Христова и от Обновления университета» [Введенский, 1991: 65]. Таким образом, «календарная символика» воспринималась как необходимый атрибут власти. Используя ее, Магницкий не только подчеркивал значимость проведенных им реформ, но и собственную роль «университетского Демиурга».
37 Если революционные реформы выделяли Францию из числа других европейских стран, то календарные реформы Петра I, напротив, «включали» в России европейское время и подчеркивали единство происходящих в России процессов с европейскими. Примечательно, что российские исторические сочинения того времени дополнялись хронологическими таблицами, иллюстрирующими события европейской истории, происходящие параллельно с российскими.
38 В России впервые стали говорить о своем времени как о некоем столетии после Петровских реформ. В определенном смысле новое летоисчисление началось именно с XVIII века, ведь XVII века в субъективном восприятии россиян не было вовсе. Поэтому самоназвание эпохи связано с именно с «номером» столетия, хотя система метафор, называющая это время «золотым», «просвещенным», «философским», также использовалась в текстах. Мыслители говорили об «осмнадцатом веке» как особом времени, пробудившем ощущение движения, перемен и ощущения себя в потоке. В своем стихотворении «Осмнадцатое столетие» (1801) А.Н. Радищев обращается к метафоре реки времени, текущей в океан вечности:
39 Урна времян часы изливает каплям подобно: Капли в ручьи собрались; в реки ручьи возрасли, И на дальнейшем брегу изливают пенистые волны Вечности в море; а там нет ни предел, ни брегов; Не возвышался там остров, ни дна там лот не находит; Веки в него протекли, в нем исчезает их след. Но знаменито во веки своею кровавой струею С звуками грома течет наше столетье туда; И сокрушил наконец корабль, надежды несущей, Пристани близок уже, в водоворот поглощен, Счастие и добродетель, и вольность пожрал омут ярой, Зри, восплывают еще страшны обломки в струе. Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро [Радищев, 1938: 127].
40 Стихотворение А.Н. Радищева было написано на три года раньше, чем была опубликована «Река времени» Ф. Страсса, но кажется, что перед его глазами (так же, как и перед глазами Г.Р. Державина, о котором уже говорилось) находилось картографическое изображение времени в виде разветвляющегося потока, где XVIII век был представлен одним из отрезков мощного течения.
41 Подводя итоги XVIII века в статье «Всеобщее обозрение», опубликованной в первом номере «Вестника Европы» за 1802 год, Н.М. Карамзин писал о водоразделе эпох и ожиданиях, связанных со сменой столетия: «По крайней мере истинная философия ожидает хотя сего единственного счастливого действия ужасной революции, которая останется пятном осьмого-надесять века, слишком рано названного философским. Но девятый-надесять век должен быть счастливее, уверив народы в необходимости законного повиновения, а государей — в необходимости благодетельного, твердого, но отеческого правления. Сия мысль утешительна для сердца, которое в самых бедствиях человеческого рода находит, таким образом, залог добра для будущих времен» [Карамзин, 1964: 267]. М.Н. Муравьев полагал, что именно XVIII век выявил величие России. «Осмойнадесят век показал Россию во всей ея славе», — пишет он в статье «Присвоение европейских нравов» [Муравьев, 1796: 140].
42 Петровская календарная реформа изменила начальные точки отсчета, но не осуществила переход на Григорианский календарь, к которому в XVIII веке присоединились почти все европейские страны. Декрет о введении в Российской республике западноевропейского календаря принят только после Октябрьской революции, 26 января (8 февраля) 1918 года. Это был отчасти символический акт, покончивший не только с летоисчислением «по старому стилю», но и со всем прежним укладом жизни. Были отменены выходные в дни церковных праздников и установлены светские праздники. После Октябрьской революции, в 1929 году, проводилась еще одна календарная реформа, заменявшая семидневную неделю на шестидневную с выходным днем в шестой день по скользящему графику. Она была отменена только в 1940 году [Хренов, 1989: 103].
43 Социальные изменения часто сопровождаются темпоральными реформами, маркирующими вхождение в новое жизненное пространство, наступление «новых времен» и демонстрирующими мнимую способность власти управлять онтологическими субстанциями. Не случайно герои повести Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки», затевая «революцию» в Петушинском районе, обсуждают возможность календарной реформы: «Надо вначале декрет написать, хоть один, хоть самый какой-нибудь гнусный... Бумага, чернила есть? Садись, пиши… Летоисчисление — как думаешь? — сменим или оставим как есть?» [Ерофеев, 1990: 94].

Библиография

1. Агеева О.Г. «Величайший и славнейший более всех градов в свете» — град святого Петра. СПб.: БЛИЦ, 1999.

2. Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа (XVIII — первая половина XIX в.). М.: Наука, 1985.

3. Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна. М.: Новое лит. обозрение, 2017.

4. Болотов А.Т. О душах умерших людей. СПб.: Алетейя, 2006.

5. Болтунова Е.М. «Новое время»: реформа летоисчисления и категория времени в период царствования Петра I // Календарно-хронологическая культура и проблемы ее изучения: к 870-летию «Учения» Кирика Новгородца: материалы науч. конф.: Москва, 11–12 дек. 2006 г. / сост. Ю.Э. Шустова; редкол.: Р.А. Симонов (отв. ред.) и др. М.: РГГУ, 2006. С. 80–86.

6. Введенский А.И. Судьбы философии в России // Введенский А.И., Лосев А.Ф., Радлов Э.Л., Шпет Г.Г. Русская философия. Очерки истории. Свердловск: Изд-во Урал. ун-та, 1991.

7. Голиков И.И. Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России. Ч. 2. М.: Унив. тип., у Н. Новикова, 1788.

8. Державин Г.Р. Сочинения. М.: Правда, 1985.

9. Дильтей Ф.Г. Первые основания универсальной истории с сокращенною хронологиею в пользу обучающегося российского дворянства: в 3 ч. Ч. 1. М.: Тип. Моск. имп. ун-та, 1762.

10. Ерофеев В.В. Москва — Петушки. Поэма. М.: Прометей, 1990.

11. Живов В.М. Время и его собственник в России раннего Нового времени (XVII–XVIII века) // Очерки исторической семантики русского языка раннего Нового времени / под ред. В.М. Живова. М.: Языки славянских культур, 2009.

12. Карамзин Н.М. Избранные сочинения: в 2 т. Т. 2. М.; Л.: Худож. лит., 1964.

13. Карамзин Н.М. История государства Российского: в 12 т. Т. 1. М.: Наука, 1989.

14. Лубкин А.С. Письма о критической философии // Русские просветители (от Радищева до декабристов): Собрaние произведений: в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1966.

15. Манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству». № 11444. Февраля 18 // Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Т. 15 (с 1758 по 28 июня 1762 г.). СПб.: Тип. 2-го Отд-ния Собств. Е.И.В. канцелярии, 1830.

16. Муравьев М.Н. Присвоение европейских нравов // Муравьев М.Н. Опыт истории, письмен и нравоучения. СПб.: Печатано в Императ. тип., 1796.

17. Общественная мысль России XVIII века: в 2 т. Т. 1: Philosophia rationalis. М.: РОССПЭН, 2010.

18. Пушкин А.С. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 5. М.: ГИХЛ, 1960.

19. Пчелов Е.В. Время в пространстве русской культуры // Календарно- хронологическая культура и проблемы ее изучения: к 870-летию «Учения» Кирика Новгородца: материалы науч. конф.: Москва, 11–12 дек. 2006 г. / сост. Ю.Э. Шустова; редкол.: Р.А. Симонов (отв. ред.) и др. М.: РГГУ, 2006. С. 71–76.

20. Радищев А.Н. Полное собрание сочинений: в 3 т. Т. 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1938.

21. Словарь Академии Российской. Ч. 1. СПб.: Императорская академия наук, 1789.

22. Словарь Академии Российской. Ч. 6. СПб.: Императорская академия наук, 1789.

23. Словарь русского языка XVIII века. Вып. 4 (Воздух — Выпись). Л.: Наука, 1988. С. 131–133.

24. Смолярова Т.И. Зримая лирика. Державин. М.: Новое лит. обозрение, 2011.

25. Страсс И.Г.Ф. Обозрение всемирной истории для объяснения эмблематического изображения оныя, сочиненное Фридериком Страссом, директором Гимназии в Клостербергене; перевел с немецкого Александр Варенцов. СПб.: Печатано в типографии у Дрехсера, 1805.

26. Фоменко И. «Руина чти» // Русский мир.ru. 2015. Февр. С. 26–33.

27. Хант Л. Французская революция: нулевой градус времени // Изобретение века: Проблемы и модели времени в России и Европе XIX столетия / ред. Е. Вишленкова, Д. Сдвижков. М.: Новое лит. обозрение, 2013.

28. Хренов Л.С., Голуб И.Я. Время и календарь. М.: Наука, 1989.

29. Шлёцер А.Л. Изображение российския истории, сочиненное г. Шлецером с. петербургским, геттингским и стокголмским академиком; перевел с французскаго языка лейб-гвардии Измайловскаго полку сержант Николай Назимов. СПб.: Тип. Мор. кадет. корпуса, 177?.

30. Шлёцер А.Л. Нестор: Руския летописи на древле-славенском языке, сличенныя, переведенныя и объясненныя Августом Лудовиком Шлецером, надворным советником, доктором и профессором Геттингскаго университета и кавалером ордена св. равноапостольнаго князя Владимира 4 степени; перевел с немецкаго Дмитрий Языков, член С. Петербургскаго общества любителей наук, словесности и художеств: в 3 т. СПб.: Печатано в Императорской типографии, 1809–1819.

31. Шлёцер А.Л. Представление всеобщей истории, сочиненное Августом Лудвигом Шлецером, профессором в Геттинге, перевод с немецкого. СПб.: Унив. тип., у В. Окорокова, 1791.

32. Яновский Н.М. Новый словотолкователь, расположенный по алфавиту: содержащий разные в российском языке встречающиеся иностранные речения и технические термины ... Т. 3. СПб.: Тип. Акад. наук, 1806.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести