При помощи культуры история связывает между собой столь непохожие сферы жизни, как спорт и политика. Представим себе общество в виде большого мозаичного панно, где каждая частичка — вид человеческой деятельности. Частички соединяются в кластеры, образуя категории: строительство, образование, медицина и т.д. Лишь один кластер состоит только из спорта и театра. Это все, что осталось от изначально вездесущих практик институциализированного сопереживания «высокого». Речь идет о моральной проблематике, в контексте которой встает в полный рост тема поисков смысла жизни. В исторически переломные моменты особенно отчетливо проявляется роль театра и состязательных видов «большого» спорта как носителей вопросов, придающих жизненный смысл ситуациям, которые иначе могли бы оставаться не более чем игрой. По большому счету общество никогда не перестает <em>нуждаться</em> в «искусствах», напоминая человеку о символической стороне его духовности. Веками процветавшие в Древней Греции спортивные игры были отменены, а позже признаны вновь по морально-политическим причинам. Спортивные игры <em>объективно</em> не могли быть окончательно утраченными для общества. Их ценностно-символический аспект был всегда актуален. Лучше других почувствовал это Ф. Ницше. В статье «Состязание у Гомера» [Ницше, 2009] философ размышлял о традиции античных олимпиад. В этом размышлении содержится отсылка к его концепции <em>сверхчеловека.</em> Неявно присутствующие в этой статье мотивы противостояния между «романтическим» и «практическим» разумом обнаружимы и сегодня как некий опыт: «обязательное противопоставление подлинного — неподлинному, глубокого — поверхностному. Эти две грани неразрывно связаны и воплощаются непосредственно в практике повседневности» [Полякова, 2017: 83]. Такой подход выступает вызовом философии Ницше.

В спорте образ сверхчеловека воплощает собой идею сверхмобилизации жизненных сил. Философ же открывает здесь для себя картину не только возвышенно-духовного, но и <em>практического </em>восприятия деятельностных возможностей человека. Философии присуща охота за «мегапонятиями», ей созвучна не только политическая теория Ницше, но и сам он. Размышляя о спорте, Ницше рефлектирует о переустройстве действительности как <em>коллективной</em> сущности. Последняя есть для него источник жизненно важных ценностей. Объявленная Ницше цель «переоценки всех ценностей» упраздняет, делает ненужными многие (в том числе некоторые политико-философские) представления. Мир человеческих ценностей выводится им из <em>вол</em><em>и</em><em> к власти</em> как «точки отсчета», со времен античности влияющей на картину изменения человека и его морали. Философ пользуется нетипичными для политической мысли понятиями: «благородство» и «доброта». «Даже для добрых стоит благородный поперек дороги; и даже когда они называют его добрым, этим хотят они устранить его с дороги. Новое хочет создать благородный, новую добродетель. Старого хочет добрый, и чтобы старое сохранилось» [Ницше, 1990: 31]. «Благородство» — это умение видеть и выбирать главное в потоке изменений, заключенное в мужественном отказе от веры в онтологическое единство мироздания — веры, при которой «во всем совершающемся и подо всем совершающимся предполагается некая цельность, система, даже организация: так что душа, жаждущая восхищения, благоговения, упивается общим представлением некоторой высшей формы власти и управления» [Ницше, 2005: 34]. Как бы ни относились люди к внутренней изменчивости понятий, <em>сами понятия</em> отнюдь не случайны; они — совместное творение любви, желающей властвовать, и любви, желающей повиноваться. Ницше утверждает: «Человек теряет веру в свою ценность, если через него не действует бесконечно ценное целое… Он создал такое целое, чтобы иметь возможность веровать в свою собственную ценность» [Ницше, 2005: 720]. Именно таким является политическое поведение <em>благородного человека.</em> Только «низы» политической жизни ориентируются исключительно на институты власти. <em>Благородные</em> сообразуются с ценностями.

<em>Развитие</em> и <em>преодоление</em> — таковы моральные принципы политической жизни в эпоху, приближающуюся к переходу в иное состояние. Античные спортивные игры рубежа эпох были явлены этому обществу как прообраз важных элементов модели наилучшего общественного устройства — в этой модели усматривали образ носителя высоких целей. Обращаясь к набору символических смыслов Олимпийских игр, Ницше думает о <em>морально-политическо</em><em>м</em><em> статус</em><em>е </em>олимпиад и их культурно-символическом наполнении. Смысл олимпиад — служить моделью по-спортивному честной, публичной политической борьбы. Открытость и ясность ее правил уравнивают для участников шансы на победу. Этого — достойных условий соперничества с конкурентами — жаждет и болельщик, и честный политик.

В наши дни неугасающий интерес к социально-политической значимости спорта продолжает напоминать о том, что историческим предтечей спортивных встреч было отправление религиозного культа. Спорт уникален тем, что в нем, как в античной мистерии, должно происходить чудо осуществления высоких ожиданий. По крайней мере, именно чуда озарения, преображения самих себя жаждали люди, вовлеченные в это действо. Современный философ назвал бы это действо процедурой превращения неофита в субъект культуры.