Везде
Homo academicus как субъект ответственности
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Homo academicus как субъект ответственности
Аннотация
Код статьи
S023620070026103-0-1
DOI
10.31857/S023620070026103-0
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Агапов Олег Дмитриевич 
Аффилиация: Казанский инновационный университет им. В.Г. Тимирясова
Адрес: Российская Федерация, 420111 Казань, ул. Московская, д. 42
Агапов Игорь Олегович
Аффилиация: Казанский (Приволжский) федеральный университет
Адрес: Российская Федерация, 420111 Казань, ул. Кремлевская, д. 35.
Номер
Том 34 Выпуск №3
Страницы
60-72
Аннотация

Рассматривается вопрос о возможности ответственности науки/ученых за возникновение, развитие, достижения и провалы мир-системы модерна. На взгляд авторов, тему и проблематику ответственности науки/ученых, или коллективного субъекта homo academicus, в современной социальной философии и философии науки возможно системно раскрыть в контексте исследования их деятельности как личностной социально-антропологической практики, связанной с про-из-водством социального. Авторы исходят из идеи Э. Левинаса о том, что любая субъектность априори выступает формой ответственности, а также используют позицию «конца этики» Дж. Капуто, которую описывают как методологическую стратегию открытой ответственности, где структура и содержание ответственности всегда потенциально подлежат пересмотру. Человек академический — один из субъектов современности, имеющий непосредственное отношение к производству социального. Ученые в качестве экспертов, генераторов идей, консультантов, кафедральных профессоров и т.д. причастны и ответственны (наряду с другими субъектами модерна) за процессы производства образов человека (человек экономический, политический, социологический, религиозный и т.д.), причем они сами выполняют свои роли в рамках одного из образов — homo academicus. В целом в ХХ–XXI веках социально-гуманитарные науки прошли путь от универсального разума М. Вебера к методологии с ограниченной ответственностью В. Розина. Исследуя экзистенциальную сущность процесса научной деятельности, авторы приходят к выводу о том, что социально-гуманитарное познание стремится не только удостоверить социальное бытие, обнаружить его проблемы, но и утвердить веру и надежду человека на лучшее бытие, где есть место истине и ценностям свободы, ответственности, дружбы, справедливости, творчества.

Ключевые слова
антропологический подход, антропомодели, антропопрактики «заботы о себе», социальная ответственность, практики ответственности, интеллектуалы, моральная ответственность, социальная философия, этика в гуманитарных науках, homo academicus
Классификатор
Получено
28.06.2023
Дата публикации
28.06.2023
Всего подписок
16
Всего просмотров
427
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
Дополнительные сервисы на весь выпуск”
Преимущества сервисов
1020 руб. / 16.0 SU
Дополнительные сервисы на все выпуски за 2023 год
Преимущества сервисов
4590 руб. / 91.0 SU
1 Что общего между различными субъектами современности? На наш взгляд, одной из точек «сборки» выступает университет. В известной мере мы все, по П. Бурдье, — homo academicus. Действительно, доступ к профессиональной форме деятельности дается через университетскую подготовку. Студенты вовлекаются в процесс производства, распределения и потребления научного знания, проходя множественные уровни общекультурного и профессионального развития, в ходе которого обогащаются компетенциями научного познания, расширяя мировоззренческие горизонты, обретая возможность системно и сущностно воспринимать тенденции современности, творчески и ответственно относиться к ним. Помимо академической карьеры выпускники homo academicus становятся управленцами, государственными служащими, бизнесменами, военными, политическими деятелями и т.д., но у всех них в рамках вузовского образования формируется габитус рациональности — методология подхода к себе, природной и социальной реальности.
2 Вместе с освоением общей академической культуры обучающиеся входят одновременно в мир дисциплинарной научной социализации, а также в сферу производства социальности / производства мир-системы модерна. Мир научных дисциплин выступает пропуском и периодом инициации в профессионально ранжированное дисциплинарное общество. Система правовых, политических, экономических и социокультурных институтов и система образования коррелируют друг с другом. Д. Узланер пишет о том, что «такая когерентность — залог “эпистемологического оптимизма”, нашей уверенности в том, что научные исследования дают надежные и достоверные сведения об окружающей действительности» (курсив наш. — О.А., И.А.) [Узланер, 2020: 416].
3 Университеты и государства Западной Европы в Новое и Новейшее время стали единым субъектом производства социальной и символической власти. Образование и культура с опорой на силы государства выступили агентами интеграции социального, а государственная бюрократия взяла на вооружение достижения социальных ученых. Иными словами, социальные и образовательные институции образовали в единстве стратегию социодеции, производящую определенный тип легитимного господства и капитала. Например, экономическая теория с XVIII века не только стала весьма развитой в теоретико-методологическом плане сферой социально-гуманитарных наук, но и, как отмечает К. Лаваль, задала новый образ человеческого рода, его общественных отношений. «Человек экономический принадлежит не только экономике», он «существует во всех областях рефлексии, определяющей тип человека» общественных отношений, «новый нормативный режим и даже особенный тип человека — homo economicus» [Лаваль, 2020: 352]. Помимо homo economicus социально-гуманитарные науки произвели образы человека социологического (Р. Дарендорф), политического (П. Манан), психологического (Ф. Рифф), религиозного (М. Элиаде) и т.д.
4 Признавая в субъекте двойную связку homo academicus / homo economicus, мы тем самым не только признаем социокультурную природу социально-гуманитарного познания, но и обретаем возможность продвинуться в понимании проблематики производства социального к теме ответственности социогуманитарных наук в становлении современности, к вопросам поиска альтернатив, ведущих к устойчивому развитию в XXI веке.
5 Если обратиться к первому вопросу — производству социального, то мы увидим, что на протяжении конца XVIII – начала ХХ века процесс «пересборки» традиционных или внедрения новых инновационных социальных институтов и структур был прямо или опосредованно связан с формированием спектра социальных наук: экономики, антропологии, социологии, политологии, истории, религиоведения, культурологии и т.д. Созданные в эпоху модерна концепты, институции, модели социальности стали каноном для дальнейшего развития, для модернизации иных незападных социальных жизненных миров. Истоком многих процессов XVIII – XX веков выступали идеи эмансипации, практики разрешения прежних форм социальной несправедливости.
6 Поэтому сегодня в рамках рефлексивной модерности важно рассмотреть эпоху модерна (XIX – XX века) как время состоявшихся и несостоявшихся проектов, идей, ценностей, практик. На наш взгляд, время становления социального было не только чередой утрат, руин, следов (по Ж. Бодрийяру и Ж. Деррида), но и периодом значительного обогащения и расширения социально-антропологических практик.
7 Благодаря методологической стратегии постмодернизма рефлексию исторического опыта модерна осуществляют современные социально-гуманитарные науки, занимающие метапозицию по отношению к исторической динамике человеческого рода в XVIII–XX веках. Для самих социально-гуманитарных дисциплин — это важный опыт реконструкции собственного становления и пересмотра явных и неявных установок относительно собственной гуманитарной миссии, объяснительных возможностей парадигм и т.д. Вероятно, это будет опыт не только Великого отказа (по Я.В. Мюллеру) в духе 1968 года, но и опыт обновления и обретения новых смыслов и значений, способных дать идеи для снижения рисков современности.
8 Если homo academicus — это один из субъектов современности, то в какой мере он несет (способен и готов нести) ответственность за состояние дел в современности? Не выступает ли человек академический ложным и сконструированным в сознании П. Бурдье псевдосубъектом? Насколько вообще можно говорить о политической, экономической или социокультурной субъектности и ответственности, степени влияния на процессы принятия решений политического класса и общественное сознание, уровнях управления и реального контроля ученых за противоречия (срывы, травмы, конфликты) эпохи модерна? Если да, то в какой мере? Что homo academicus может сделать в изменении стратегий модерна?
9 Полагаем, что современная наука выступает как социальный институт (со своим этосом, субъектностью, дискурсом и формой культуры), имеющий распределенный или сетевой характер, включающий в себя не только университеты и академии, но и многочисленные научно-исследовательские государственные и частные лаборатории, «фабрики мышления», экспертные научно-консультативные советы при институтах власти, бизнеса, гражданского общества, научные интернет-сообщества, научно-исследовательские ассоциации и союзы и т.д.
10 На протяжении XIX – XX веков ученые неоднократно демонстрировали свою личную и коллективную субъектность и ответственность. Однако следует прислушаться к позиции И.Т. Касавина, который, отмечая важность науки в архитектуре социальных отношений современности, все же пишет о том, что «наука в целом не является целостным, властным, а потому и политическим субъектом вообще, не представляет собой скоординированной системы коммуникации и субординации. Лишь отдельные и достаточно влиятельные элементы науки могут претендовать на политические роли» [Касавин, 2020: 12].
11 Вместе с тем мы полагаем, что homo academicus причастен к формированию институтов онтологической ответственности (ИОО), или «признанных, наделенных полнотой символической (политической, экономической) власти институций, поддерживающих канонический образ реальности» [Левицкий, 2020: 40]. В социально-философской концепции В. Левицкого основная роль представителей ИОО — а это сегодня университеты и аналитические центры — заключается в «осуществлении, сбережении, распространении и трансляции центральных культурных практик сообщества, выступающих, с одной стороны, резервуаром для хранения канонических образцов социальной реальности, с другой — ритуальным и архетипическим центром ценностно-смыслового универсума определенной культуры» [там же: 39]. Развивая тему ответственности человека академического за онтологический образ мира, следует поставить вопрос об эпистемологическом, социально-антропологическом и аксиологическом типах ответственности академического сообщества.
12 Наука стала «корневым» социальным институтом эпохи модерна, перехватив инициативу от церкви как центральной институции для Средневековья. За XX–XXI века модерновый разум в порядке ответственной саморефлексии прошел, как минимум, три этапа в своем развитии, что нашло отражение в смене дискурсов социально-гуманитарного познания. В частности, ведущим для XIX – начала XX века был дискурс универсальной рациональности (О. Конт — М. Вебер), преодоленный дискурсами плюралистической рациональности (М. Фуко) и конструктивистской рациональности (Ю. Хабермас). Каждый из них предполагал определенный цивилизационный проект. В частности, первый отличается верой в универсальный статус модерного разума, где западный вариант исторического развития выступает как эталон. Однако, уже во второй половине XX века осознается плюральность рациональностей человеческого бытия, что ведет к делигиматизации модернистского канона. Дискурс Ю. Хабермаса исходит из коммуникационной рациональности, что дает возможность для обоснования альтернативных проектов глобального развития [Левицкий, 2022: 37].
13 Можно утверждать, что homo academicus как субъект модерна шел, согласно В. Розину, по пути от жесткой универсальной научной рациональности к методологии с ограниченной ответственностью (с рефлексией и коррекцией парадигм мышления, с конституированием новых форм мышления посредством проблематизации, планирования, программирования, проектирования, конфигурирования, построения диспозитивов и др.). В отличие от прежней претендующей на универсализм методологии «высокого авторитарного модерна», указанная методологическая стратегия не позволяет его сторонникам «полностью определять человеческое бытие и жизнь, понимая, что это невозможно». Специфика философов и социогуманитариев постмодернистского стиля мышления задается такими интенциями, «как критическое и позитивное осмысление сложившейся практики мышления, понятийная проработка мыслительного материала, проектирование новых структур мыслительной деятельности, обсуждение способов реализации этих проектов» [Розин, 2011: 218].
14 Все качества методологии с ограниченной ответственностью вполне применимы к дискурсу рефлексивной современности (Э. Гидденс), что позволяет говорить о том, что внутри homo academicus как коллективного субъекта идет напряженная дискуссия об основаниях и пределах проекта модерна, о дальнейших цивилизационных сценариях, об ответственности ученых за развитие человеческого рода в XXI веке.
15 Помимо участия в формировании научной картины мира ученые воплощают своей деятельностью еще личную, экзистенциальную ответственность, поскольку наряду с философией, религией, искусством наука в социально-антропологическом плане выступает одной из практик предстояния человека себе/миру/Богу, формой раскрытия человеком своих возможностей. Напомним, что восприятие науки как сферы антропологической практики в трактате «Стрела познания» развивал в 1980-е годы М.К. Мамардашвили [см.: Мамардашвили, 1997]. Сегодня его смелая интуиция о науке как бытийно-личном эксперименте дополнена исследованиями В.С. Степина, Л.А. Микешиной, А.П. Огурцова, И.Т. Касавина, Б.И. Пружинина, В.Н. Поруса и др. В практиках научно-исследовательской деятельности мы находим моменты антроподеции, социодеции, теодеции.
16 Важно понять, что ученый — это не только профессия (социальный статус и роль) и образ жизни, ученый — это форма бытия человека в качестве личности, ученый — это голос бытия. Например, социально-гуманитарное познание выявляет смыслы и ценности, которыми живут люди. Смыслы воплощаются личностно и через личности, символизируя собой и в себе проблематичность и открытость человеческого бытия. Ценности как предмет социально-гуманитарных наук, открывающийся в взаимодополняющем междисциплинарном познании множества жизненных переживаний и впечатлений, интересов и идеалов, способны стать ориентиром для развития общества.
17 Научное познание наряду с религией, философией, искусством дает человеку — субъекту научно-исследовательской деятельности экзистенциальное осознание полноты жизни, ибо это форма самостояния человека, каждая из этих форм (наука, религия, философия, искусство) дарует новое качество и смыслы человеческому бытию.
18 Мышление — это всегда опыт трансценденции, опыт размыкания и открытия множественной реальности. Ученый — тот, кто утверждает своим мышлением свободу и надежду; тот, кто посвящает или жертвует себя/собой ради открытия «зазора» между тем, «что есть», и тем, «что должно» быть между истиной и заблуждением. Более того, в личностной практике ученого утверждается то, что может артикулироваться только через него / благодаря ему. Событие мышления, по Ю. Тишнеру, дает возможность выстроить, как минимум, «агатологический, аксиологический и онтологический фон сознания», а также раскрыть «пространство свободы и горизонт надежды» [Тишнер, 2005: 382].
19 Ответственность открывает субъекту познания, по Р. Ингардену — Э. Левинасу — Ю. Тишнеру, феномен свободы, поскольку субъект познания оказывается способен «довериться себе и своему существованию» [Ингарден, 2010: 64]. Ученый, понимая ценность предстоящего исследования, не только способен, но и должен продвигать его значимость (теоретическую, методологическую, практическую, партикулярную и универсальную), добиваться признания проблемности, эвристичности гипотез и т.д. В основе такой напористости лежит надежда, что коллеги «в отношении него поступят по справедливости», признают актуальность и теоретико-методологическую новизну, а также на то, что «само исследование освободит его от бремени, если можно так сказать, отрицательной ответственности» [там же: 91].
20 Все сказанное Р. Ингарденом о феномене ответственности может быть дополнено позицией Дж. Капуто об открытой ответственности, где на деятельность морального субъекта (а здесь — ученого) нет конкретного мандата, нет конечных и/или заранее данных групп людей, идеалов, идей и т.п., которые исчерпают его понимание своей деятельности с точки зрения ответственности. Этот аспект привлекает современного теоретика тем, что учитывает опыт расширения этики в силу социальных изменений. Позиция Капуто также учитывает особую неформальную сторону моральной ответственности: если мы делаем только то, что формально должны (подобно известному методу забастовок), то жизнь обедняется и становится заметно, что моральное поведение подразумевает некоторый излишек в форме любви к делу, заботы о людях и т.п. [Caputo, 2000: 111–128]. Поэтому развитие научной деятельности ученого идет как расширяющаяся социально-антропологическая практика открытости, публичности, долженствования, предстояния и служения, готовности дать ответу перед Другим/Другими (гражданами-дилетантами, коллегами-учеными, налогоплательщиками, инженерами, социально-ориентированными некоммерческими организациями, волонтерами и т.д.). Это формирует режим публичной науки (М. Буравой, А. Аргамакова, Ю. Резник).
21 Кроме того, формат открытой ответственности позволяет вывести общественное сознание эпохи на более рациональный уровень, вытеснив панику, истерику, ксенофобию, иные факторы «ложного сознания», как об этом писал в своей знаковой статье «Ответственность интеллектуалов» Н. Хомский. Он также особенно обращает внимание на вопрос об ответственности интеллектуалов, которые часто склонны давать максимально безоценочные суждения о совместимости позиций, за свою заявленную нейтральность [Chomsky, 1967]. Открытая ответственность помогает сохранить напряжение между позицией беспристрастности экспертов и пристрастной совестью интеллигенции.
22 Также режим открытой ответственности ученых выступает стратегией преодоления инерции готовых исторических канонов или схем мышления, строящих мысль, исходя из частных интересов и углов зрения (некоторые из них описал Р. Рорти), линией выработки новых и адекватных человеко-соразмерных моделей в политике, экономике, культуре, сферах повседневности. Осознание «критики» Рорти полезно тем, что позволяет сохранять дистанцию по отношению к своим представлениям, в которых могут быть элементы «истории духа», прогрессизма и других жанровых конструкций [Rorty, 1984: 56–61].
23 Тесную связь между субъектностью и ответственностью утверждал Э. Левинас, для которого субъект уязвлен ответственностью изначально, ибо вся конфигурация его бытия взывает к определенной практике заботы. Более того, субъект «соткан из ответственностей, и они раздирают его сущность». Ответственность — это «недуг, не ведающий облегчения, жара сострадания», вне которого нам нет выхода в бытие, в высшую реальность свободы, любви, справедливости [Левинас, 2004: 735]. Собственно, в ответственном бытии и есть «человечность человека», вечная молодость его души/духа. Сознательность человека — это прежде всего его ответственность перед Другим («там, где я мог бы остаться зрителем, я беру слово» [там же: 735]).
24 Удел человеческий — брать на себя существование, осуществлять субъектность, а следовательно, ответствовать (приводить к бытию), давать голос и лик Другому. Э. Левинас убежден: субъект выделяется на фоне бытия не своей свободой, но «праизначальной затрагиваемостью», благодаря чему «субъект ответственен за свою ответственность, не может отстраниться от нее, не сохранив следов своего дезертирства». Находиться в ответственности значит пребывать в послушании, в «пассивной благости заповедующего Блага» или «глубокой собранности», в избранничестве, незаменимости (жертвенности или готовности свидетельствовать о Другом, о бытии). Подобного рода сосредоточенность/собранность в ответственности «вводит в бытие смысл». «Никто не может оставаться в себе самом: бытие человека человеком, субъективность есть ответственность за других и предельная уязвимость» [Левинас, 1998: 39].
25 Как видим, событие мышления для ученого оказывается моментом признания различия в бытии человеческого рода природной и сознательно-духовной реальностей. Ю. Тишнер выделяет два режима функционирования рациональности — в форматах агатологического и аксиологического познания. Агатологический режим первичен, «обнаруживает негативную сторону окружающего нас мира», аксиологический — вторичен, основан на факторе личностного участия человека, готового включиться в бытие для того, чтобы не допустить развитие социальных катастроф [Тишнер, 2005: 396].
26 Аксиологическое мышление побуждает к поиску выхода из сложных жизненных коллизий, ухода от констатации, что «мир во зле лежит», к поиску альтернативы трагедии. Мышление под эгидой ценностей требует мужества и даже мученичества, ибо «отважное мышление противостоит трусливой бессмысленности, сдерживает рефлекс бегства от проблем» [там же: 398]. На наш взгляд, проявлением ответственности ученого будет мужество истины, предполагающее: 1) проявление интереса, развитие в зрелую форму всего спектра экзистенциональных состояний, присущих человеческому бытию; 2) свободу интеллектуального труда, научного творчества.
27 Искусство ученого состоит в претворении как экзистенциальных, так и социально-исторических интенций в ясную научно-исследовательскую программу, способную выступить как в личностной, так и в коллективной проекциях (программа научной школы, направления). Полагаем, что и в институционально-нормативном, и в личностно-экзистенциальном планах научная деятельность должна быть поступательным бытием ответственного субъекта (перед истиной, профессиональным сообществом, гражданскими институциями и т.д.). Все этапы научно-исследовательской деятельности ученого неотделимы от его осознанного выбора.
28 Таким образом, ответственность — это форма идентичности ученого, часть его личностно-профессионального этоса, выступающая истоком для понимания научной деятельности как формы духовной практики. Например, читая Р. Ингардена, мы открываем для себя ряд моментов для упражнения в заботе/ответственности об истине. Во-первых, инициируя и тем самым беря на себя ответственность, ученый «выказывает внутреннюю силу и стойкость» и принимает перед коллегами вид поручительства за ценность научной гипотезы. Он должен быть готов «проявлять большую гражданскую отвагу и мужество», для защиты «ценностей, за которые он воюет» или открыто признать свою вину, когда речь идет о добровольном принятии на себя последствий своего поступка». Во-вторых, ученый «должен уметь быстро схватывать положительные и отрицательные ценности, обладать чуткой совестью, чтобы ясно распознавать для себя самого возможную отрицательную ценность уже начатого и для него внешне ценностного действия». В-третьих, он должен «обладать силой, способной усмирять собственные склонности или вожделения, противостоять искушению и соблазнам». Перечисленные качества «создают характер его личности» и выражаются в способах поведения и переживаниях, но не «дозволяют свести себя к этим переживаниям или с ними идентифицироваться» [Ингарден, 2010: 114].
29 Познавательная деятельность ученого — это всегда движение между виной и карой. Л.П. Карсавин был убежден, что каждый субъект истории стоит перед виной инициативы и карой, ибо «нежелание полноты есть неполнота» [Карсавин, 1993: 333]. Например, А.Ф. Лосев, разумеется, по социально- историческим причинам мог отказаться от публикации «Диалектики мифа», но не мог отказаться от этого ввиду открывшейся ему истины. Проявив мужество истины, он исполнил духовный призыв, избежал кары духовного обрушения.
30 Ю. Тишнер видел в каждом ответственном акте философского и научного познания обоснование социального этоса, где в единстве представлены три вопроса человеческого бытия: надежда, свобода, жертва. «Всякая социальная включенность является включенностью во имя определенной надежды в рамках определенной свободы и применительно к готовности идти на жертву, которую следует принести» [Тишнер, 2005: 367].
31 Итак, экзистенциально-антропологический профиль науки фундирован самим положением человеческого рода в мире, а именно постоянным процессом превосхождения себя из наличного мира природы. Наука — одна из форм трансценденции, и для того, чтобы войти в эту форму, человеку необходимо приобрести личностную форму, позволяющую стать ему «разумной силой бытия» (Р. Ингарден), конституировать сознание и самосознание, приобрести профессиональные компетенции (объективность, методологичность и т.д.).
32 Исследуя экзистенциально-антропологическую сущность процесса научного познания, мы приходим к выводу о том, что социально-гуманитарное познание стремится не только удостоверить социальное бытие, обнаружить его проблемы, но и утвердить веру и надежду человека на лучшее бытие, где есть место истине и ценностям свободы, дружбы, справедливости, творчества. Применительно к динамике российского общества следует сказать, что сегодня социально-гуманитарные науки активно изучают сценарии развития в рамках различных политических, экономических и социокультурных коридоров возможностей с опорой на потенциал, инвестиции, резервы и ресурсы, имеющиеся сейчас у России.

Библиография

1. Ингарден Р. Книжечка о человеке / пер. с нем. Е.С. Твердисловой. М.: Изд-во Московского ун-та, 2010.

2. Касавин И.Т. Наука как политический субъект // Социол. исслед. 2020. № 7. С. 2–12.

3. Карсавин Л.П. Философия истории. СПб.: АО «Комплект», 1993.

4. Лаваль К. Человек экономический: Эссе о происхождении неолиберализма / пер. с нем. С. Рындина. М.: Новое лит. обозрение, 2010.

5. Левинас Э. Время и Другой / пер. с фр. А.В. Парибка. СПб: Высшая религиозно-философская школа, 1998.

6. Левинас Э. Избранное: Трудная свобода: пер. с франц. М.: РОССПЭН, 2004.

7. Левицкий В.С. Конкуренция альтернативных проектов цивилизационного развития и роль институтов онтологической ответственности // Актуальные проблемы Европы. 2020. № 1. С. 32–45.

8. Левицкий В.С. Особенности структуры и процессов конструирования социальной реальности модерна: автореф. дис. … д-ра филос. наук. Москва, 2022.

9. Мамардашвили М.К. Стрела познания: Набросок естественноисторической гносеологии. М.: Школа «Языки русской культуры», 1997.

10. Розин В.М. Введение в схемологию: Схемы в философии, культуре, науке, проектировании. М.: Либроком, 2011.

11. Тишнер Ю. Избранное: Мышление в категориях ценности. М.: РОССПЭН, 2005.

12. Узланер Д. Постсекулярный поворот: Как мыслить о религии в XXI веке. М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2020.

13. Caputo J.D. The End of Ethics. The Blackwell Guide to Ethical Theory, ed. by H. LaFollette. Oxford: Blackwell Publ., 2000.

14. Chomsky N. Responsibility of Intellectuals. The New York Review of Books. 1967. Febr., 23. URL: https://www.nybooks.com/articles/1967/02/23/a-special-supplement-the-responsibility-of-intelle/ (date of access: 09.02.2023).

15. Rorty R. The Historiography of Philosophy: Four Genres. Philosophy in History. Essays in the Historiography of Philosophy, ed. by R. Rorty, J.B. Schneewind, Q. Skinner. Cambridge: Cambridge University Press, 1984. P. 49–76.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести