Везде
Person Walking: Walkability as a Factor of Production of Urban Everyday Life
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Person Walking: Walkability as a Factor of Production of Urban Everyday Life
Annotation
PII
S023620070028502-9-1
DOI
10.31857/S023620070028502-9
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Veronika Sharova 
ORCID: 0000-0002-7405-2992
Affiliation: RAS Institute of Philosophy
Address: 12/1Goncharnaya Str., 109240 Moscow, Russian Federation
Edition
Volume 34 Issue 5
Pages
53-69
Abstract

The subject of the article is a walk as a specific practice of a person's daily life in a city, as well as the phenomenon of walkability: the feature of an environment to be suitable for a person to move on foot. The article notes that the term walkability itself is new and is used mainly in the field of Urban Studies. At the same time, the phenomenon itself — a person's walk in the space of the city — was comprehended much earlier in the context of philosophy, social theory and socio-political thought. Based on the work of Walter Benjamin, Michel de Certeau, Guy Debord, it is shown that the origin of the aimless walk is chronologically connected with the Modern era, and in terms of the organization of the habitat, it correlates with a certain stage in the development of cities. The article also analyze a number of political aspects of walkability; in particular, it is noted that the nature of power spatiality in the urban environment largely determines its accessibility / inaccessibility for pedestrians, determines the routes of a person’s movement around the city, marks the boundaries of “places of memory”, and so on. It is concluded that increasing the level and quality of walkability in modern cities is not only expedient from a utilitarian, urban planning point of view, but also politically fair in relation to a person — a resident of these cities.

Keywords
urban studies, philosophical urban studies, human and environment, freedom of movement, drift, everyday life, production of space, vernacular, walkability
Received
21.11.2023
Date of publication
23.11.2023
Number of purchasers
13
Views
407
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
Additional services access
Additional services for the article
Services benefits
100 RUB / 1.0 SU
Additional services for all issues for 2023
Services benefits
4590 RUB / 91.0 SU
1

Вместо введения
2 Прогулка — одна из самых естественных для человека вещей. Это на первый взгляд незамысловатое занятие — в числе первых в жизни человека, не имеющее к тому же свойства долженствования: прогулка, как правило, ассоциируется с чем-то, не детерминированным необходимостью, необязательным и даже легкомысленным. Человек как пешеход вообще и человек гуляющий не вполне тождественны друг другу. При этом примечательно, что феномен прогулки издавна и тесно связан с философствованием: можно предположить, что традиция заложена еще Аристотелем и его перипатетиками, прочно ассоциируется с легендарной пунктуальностью Иммануила Канта в осуществлении ежедневной прогулки по улицам Кенигсберга, но отнюдь не ограничивается этими примерами. В настоящей статье мы планируем рассмотреть, как практика городской прогулки обуславливает производство пространства повседневности, а также выявим ряд политических аспектов этого соотношения.
3 В понимании сути и смысла прогулки мы солидарны с социальным теоретиком и художником-ситуационистом Ги Дебором, который в порядке критики современной ему урбанистики (в период массового строительства после Второй мировой войны) заметил, что «допуская... четкое деление города на зоны труда и проживания, все равно нужно, по меньшей мере, предусматривать наличие третьей зоны — зоны самой жизни (свободы, досуга и жизненной правды)» [Дебор, 2917: 108] . В ходе дальнейших размышлений мы продолжим, в частности, нащупывать эту связь — соотношение способности человека передвигаться по городу пешком, и свободы, в том числе в ее философском и политическом смыслах.
4 Свойство места обитания «быть пригодным для передвижения человека пешком» в современной теории городского планирования обозначается вполне устоявшимся понятием — walkability. Сама эта проблематика не является совершенно новой для исследований городской среды. Еще в начале 1960-х годов Джейн Джекобс в своей книге «Смерть и жизнь больших американских городов» (ныне негласно считающейся классикой теории урбанистики) обращала внимание на то, что «...пешеходные части улиц — не только обеспечивают движение пешеходов. И улицы, и тротуары имеют много других функций, связанных с циркуляцией транспорта и пешеходов, но не тождественных ей, и как таковые эти функции по крайней мере столь же существенны для городской жизни» [Джекобс, 2011; 43].
5 Хотя сам по себе городской тротуар, по мысли Джекобс, лишь «абстракция», но во взаимодействии с другими объектами городской среды — зданиями и другими элементами городского устройства, он обретает дополнительные смыслы, не привязанные только лишь к комфорту передвижения (хотя, как мы рассмотрим ниже, именно комфорт гуляющего человека является важным маркером городского благополучия в принципе). Джекобс усматривает в наличии зоны для человека-пешехода более фундаментальную составляющую: «Тротуары, все, что расположено вдоль них и все те, кто ими пользуется, — это активные участники драматической борьбы между цивилизацией и варварством в больших городах. Поддерживать безопасность — фундаментальная задача городских улиц и тротуаров» [там же].
6 Интерес специалистов в области урбанистики к проблеме walkability заметно возрос в последние годы. Такой вывод можно сделать, бегло проанализировав состояние соответствующих исследований: основной корпус работ, посвященных walkability, относится к 2010-м годам и позже.
7 Понятие walkability с некоторым трудом и с оговорками переводится на русский язык: более-менее официальная версия «пешеходная доступность» не просто отдает канцеляритом, но и не способна передать все смыслы изначального термина. Можно сказать, этот комплекс смыслов представляется столь же гибким, флюидным, как и само его означаемое, то есть тип среды, обладающий высоким индексом walkability — что, в свою очередь, предполагает физическую, экономическую, политическую, визуальную составляющие… Можно встретить такую версию русского перевода как «гулябельность»1: но это, конечно, не научный термин. Мы, со своей стороны, могли бы предложить на будущее что-то вроде «прогулкопригодность», «пешеходность», но в этом тексте остановимся все же на оригинальной англоязычной версии.
1. В 2021 году группа урбанистов и краеведов из Санкт-Петербурга инициировала проект «Карта гулябельности Санкт-Петербурга» (с ним можно ознакомиться на сайте >>>> Аналогов ему в других городах России, насколько мы знаем, пока нет.
8 Обращаясь к основным направлениям исследований walkability (нет нужды уточнять, что это преимущественно работы зарубежных авторов), можно выделить целый ряд акцентов, которые в зависимости от цели существенно варьируются и составляют целый спектр сопутствующих тем: транспорт [Bekiaris et al., 2017], общественное здоровье [Bartzokas-Tsiompras, Photis, 2017; Baobeid et al., 2021], индивидуальное и групповое поведение [Liao et al., 2020], устойчивое развитие (что бы под этим ни подразумевалось) [Manzelat et al., 2017], гендерные аспекты доступности среды [Golan et al., 2019], соотношение центральных и периферийных зон города (а отсюда недалеко и до осмысления последствий массовой миграции), безопасность — о которой, впрочем, уже было упомянуто выше. Велик соблазн охватить все составляющие феномена walkability, но ввиду невозможности столь широкоформатного рассмотрения, сосредоточимся на тех фрагментах, которые в общем можно было бы назвать политико-философскими аспектами прогулкопригодности города.
9

Walkability как примета современности
10 Вводя фигуру фланера в пространство своих философских городских исследований, Вальтер Беньямин размещает этого персонажа в специфической локации: в пространстве города, где люди не связаны регулярно воспроизводящимися отношениями, и при том склонны к необязывающему наблюдению друг за другом. Фланер, созерцающий городской ландшафт в динамике, привязан и к конкретному этапу исторического времени — это особый субъект: человек эпохи Модерна.
11 В сборнике эссе, посвященных Бодлеру, Беньямин, мысленно следуя за героем по улицам Парижа, обозначает точки на символическом маршруте горожанина-пешехода: баррикады, центральный рынок, питейное заведение, кафе, бульвар, эшафот; описывает типы, встреченные им по пути: политик-революционер, старьевщик, богемный литератор, буржуа... Фланер — новейший тип из всех них; для того, чтобы он мог возникнуть, должен был преобразоваться сам город. Как поясняет Беньямин, «…не все места в городе подходили для бесцельных прогулок. Широкие тротуары до Османа были редкостью, узкие же не давали надежной защиты от проезжавших экипажей. Фланерство едва ли получило бы значимое развитие, если бы не пассажи» [Беньямин, 2015: 38]. Становление парижской walkability, во многом ставшей образцом для других городов Европы и мира (штампы путеводителей: «Бухарест — Париж Центральной Европы»; «Бейрут — Париж Ближнего Востока» и др.), Беньямин, таким образом, датирует периодом Второй империи.
12 Пассаж позволяет проходить город насквозь, не соприкасаясь с ним, это мнимая, но важная в историческом контексте walkability, так как в то время, когда Беньямином были написаны эти строки, немногие города мира обладали достаточными свойствами подобной доступности. Возможность беспрепятственной прогулки по городу оказывается во многом обусловленной технологическими и экономическими факторами: в числе предпосылок возникновения пассажей Беньямин называет подъем текстильной торговли и начало использования металлических конструкций в строительстве [Беньямин, 2000: 153‒154]. Что же до символики пассажа, то в этом отношении капиталистическая утопия причудливо переплетается с утопией социалистической.
13 Образ фаланстера Фурье у Беньямина выступает как отражение техноцентричного, сверхорганизованного и паноптического образа общества, ранее не существовавшего: «Фаланстер — это город из пассажей» [там же: 155]. Пассаж, таким образом, меняет свою функцию, становясь не сугубо утилитарным учреждением торговли, но местом для жизни человека: «Улица становится для фланера квартирой, где он чувствует себя так же уютно, как буржуа — в своих четырех стенах. Блестящие эмалевые таблички компаний для него — такое же и даже более эффектное украшение стен, чем живопись, украшающая салон буржуа; балюстрады — его конторка, на которой он устраивает свою записную книжку; газетные киоски — его библиотеки, а террасы кафе — его эркеры, из которых он после завершенных трудов взирает на свое домашнее хозяйство…» [Беньямин, 2015: 39]. (Тут жителю современного мегаполиса сложно отделаться от ассоциации с магазином типа IKEA или подобного ей, где вся экспозиция максимально стилизована под привычный глазу повседневный ландшафт: словно по торговому залу с заботливо размеченным маршрутом следует прогуливаться так же непринужденно, как по улице, и одновременно быть окруженными привычными и комфортными предметами обихода, как дома, где человек максимально предоставлен сам себе).
14 Парадоксально или нет, но в гуляющей толпе своеобычным образом раскрывается приватность, одно из главных достижений Модерна. Человек гуляющий — это частное лицо, занятое своими неподотчетными делами среди схожих с ним Других. Как отмечает Мишель де Серто, сравнивающий передвижение по городу с производством текста, «Пешеходный эпос играет с пространственными структурами, какими бы паноптическими те ни были... Благодаря этому эпосу в пространство проникает тень и двусмысленность, многочисленные ссылки и сноски (социальные параметры, культурные модели, человеческий фактор). Эта эпическая поэма складывается из встреч и случайностей, которые непрестанно ее меняют и превращают ее в символ Другого» [Серто де, 2008: 31].
15 Наблюдающий и наблюдаемый встречаются взглядами — и расходятся с тем, чтобы больше никогда не встретиться (иной вариант развития этой ситуации, впрочем, лег в основу немалого числа киносценариев). По замечанию урбаниста и социального теоретика Е.Г. Трубиной, фланер наделен «особой эстетической чувствительностью», которую он испытывает и по отношению к другим прохожим, на которых он рассеянно глазеет, но и по отношению к самому городу: последний — это «источник нескончаемого визуального удовольствия» [Трубина, 2010: 413].
16 Как формулирует применительно к своему герою Беньямин, «Бодлер любил уединенность, но хотел ощущать ее в толпе» [Беньямин, 2015: 54]. То же, вероятно, можно сказать о всяком праздно гуляющем. Фланер создан городом, причем скорее городом-мегаполисом или, по крайней мере, его прообразом, он же — и фигура маргинала, обнаруживающего себя на рубеже исторических эпох и социальных классов. С одной стороны, практика прогулки исторически маркирована в социальном и политическом отношении; так, характерен эпиграф к эссе о пассажах:
17 Синие воды, розовые цветы; Вечер услаждает взор; Прогуливаются, первыми важные дамы, За ними шествуют дамы попроще [Беньямин, 2000: 153].
18 С другой, городское пространство современности если не радикально демократично (ниже мы убедимся в том, что это качество невозможно приписать и городам сегодняшнего дня), то, во всяком случае, обладает определенными свойствами и инструментами выравнивания, хотя бы мнимыми. Ими пользуется человек на прогулке, стремящийся затеряться в толпе: «Толпа — это вуаль, через которую привычная городская среда подмигивает фланеру как фантасмагория. В толпе город — то пейзаж, то жилая комната. Из них потом возводится универмаг, который использует фланера для повышения товарооборота. Универмаг — последняя проделка фланера» [там же, 162].
19 Этот город, о котором пишет Беньямин, — не только Париж, не только Берлин детства с дистанции многих лет, но даже и вполне реалистичная Москва «Московского дневника» с ее собственными пассажами и узкими обледеневшими тротуарами, отнюдь не способствующими прогулкам: частично подлинный, частично, конечно, вымышленный — город-фикция, по выражению современного французского антрополога Марка Оже.
20 «Город — романен», полагает Оже, аргументируя это соображение тем, что «Именно в городской среде разворачивались события крупнейших романов ХIХ и ХХ веков» [Оже, 1999]. Мы могли бы утверждать, что город не только романен, но и поэтичен, что, впрочем, не исключает фикциональности: соотношение в нем подлинного и воображаемого приходит к относительному балансу в режиме прогулки-воспоминания (о свойстве такой памяти, памяти-воображения, или memogination, мы писали в ряде предыдущих работ)2.
2. См., в частности: Шарова В.Л. Философское осмысление пространства в прозе И.А. Бунина // Философские науки. 2020. Т. 63, № 6. С. 133‒145; Шарова В.Л. Город как палимпсест: феномен «пустых мест» в городской среде // Полилог/Polylogos. 2022. T. 6, № 3. URL: >>>>
21 В завершение этого раздела вкратце обратимся еще к двум режимам прогулки: это сюрреалистическая прогулка и дрейф. Они, в свою очередь, соотносятся с особым качеством городской walkability.
22 «Таинственные и великолепные вокзалы уже никогда не будут нам укрытием: мы боимся длинных тоннелей. И, значит, опять задыхаться, лишь бы пережить эти плоские минуты, эти лоскутные века. Мы любили когда-то солнца на исходе года, тесноту долин, где неслись наши взгляды, словно пламенные стремнины нашего детства. И только отблески в этих лесах, вновь заселенных немыслимыми животными и привычными растениями» — это фрагмент текста Андре Бретона и Филиппа Супо “La glace sans tain” (дословно, «Стекло без амальгамы» или в переводе, к которому мы обращаемся здесь, «Прозрачное зеркало»), открывающего книгу «Магнитные поля» [Бретон, Супо, 1993]. Написанное в 1919 году, это произведение стало первым в своем роде продуктом «автоматического письма»: методом производства текста вне рацио, не под диктовку мысли. Интуитивность и кажущаяся «бесцельность» этого метода сродни прогулке; это же предположение подводит нас к сравнению пространства/города и текста. «Ходьба относится к городу так же, как речевой акт — к языку», так со всей определенностью формулирует Мишель де Серто [Серто де, 2008: 28]; исходя из этого, можно было бы предположить, что всякая прогулка в городе имеет характер полилога, в котором человек гуляющий является фигурой Другого для всех случайно встреченных им по пути, и они являются совокупным Другим для него.
23 Как замечает Оже, «Бретон имел привычку совершать ежедневно одну и ту же прогулку, внимательно разглядывая при этом прохожих. Однако для того чтобы сама эта прогулка была возможной, необходимо существование городской жизни и соответствующего типа общества» [Оже, 1999]. Образ хаотичного движения человека в городе передан сюрреалистами так: «Города, которые мы больше не хотим любить, мертвы. Взгляните вокруг: ничего, кроме неба и огромных пустырей; в конце концов мы их возненавидим. Нам пришлось посетить фабрики дешевых грез и магазины, забитые темными драмами» … [Бретон, Супо, 1993].
24 Если фланер Беньямина — дитя Модерна, то гуляющий сюрреалист полон сомнений в отношении последнего.
25 К слову, вводя понятие уже «гипермодерна», Марк Оже в качестве приметы этого нового состояния общества называет «не-места»: в их числе современные торговые центры, супермаркеты, которые «отличаются тем, что они частично определяются словами или текстами, которые они нам предлагают»; не-места можно опознать через «предписания, рекомендации, комментарии, «сообщения», передаваемые с помощью бессчетного множества «носителей» (экранов, афиш, панно), ставших неотъемлемой частью современного пейзажа» [Оже, 2017: 43]. Городское пространство прирастает текстом; что же до осмысленности последнего, то в этом отношении у мало-мальски наблюдательного пешехода есть ряд вопросов.
26 Практика «дрейфа», метода ничем не опосредованного пешего исследования городского ландшафта, была опробована ситуационистами — членами «Леттристского интернационала» — и описана Ги Дебором в «Психогеографии»; в интуитивности дрейфа немало и от сюрреалистского способа обращения с урбанистической средой, и от обычной прогулки, вообще не введенной ни в какой теоретический контекст. Дрейф длится потенциально бесконечно; ни в пространственном, ни во временном отношении он не предполагает никаких пределов: «Сегодняшние границы, разделяющие зоны особой атмосферы и среды обитания, при всей своей нечеткости включают в себя более или менее протяженные рубежные полосы. Главное изменение, к которому стремится дрейф, заключается в неуклонном сужении этих рубежных полос вплоть до их полного исчезновения» [Дебор, 2017: 29].
27 Вопрос о причинах возникновения границ в пространстве города и сопутствующих трансформациях walkability — немаловажный, он подводит нас к следующему сюжету настоящего текста. Рассуждая о демаркации границ в пространстве взаимодействия различных агентов, Мишель де Серто в «Изобретении повседневности» упоминает физические свойства этих барьеров («Река, стена или дерево создают границу» [де Серто, 2013: 231]). Однако сложно отрицать тот факт, что человек в процессе прогулки ограничен далеко не только физическими свойствами городского ландшафта, но и характеристиками его политического содержания.
28

Человек гуляющий — политический субъект

29 «Местоположение Пекина можно рассматривать в двояком отношении: в политическом и физическом» — это замечание, звучащее совсем не архаично, высказывает в «Описании Пекина» глава Русской духовной миссии в Китае в 1808‒1821 годах, востоковед и путешественник монах Иакинф (в миру Никита Яковлевич Бичурин) [Бичурин, 1829: XI].
30 Образ «Запретного города» (Бичурин в своей книге прямо называет его «Кремлем», или же «пурпуровым заповедным городом», Цзы-Цзинь-Чен [там же: 1]) давно стал хрестоматийным риторическим приемом описания места, куда нет доступа «простым смертным», причем уровень их доступа определяется принадлежностью или непринадлежностью к существующим структурам политической власти, стремящейся избежать собственно политического своего качества: быть публичной. Подойдя вплотную к территории, которую власть определила для себя (то есть произошло опредмечивание власти на местности, в объектах и границах), вышедший на прогулку человек вынужден остановиться и сменить маршрут.
31 Это явление, получившее распространение, как мы уже отметили, отнюдь не только в современных городах, — но и не преодоленное современностью. Социолог Йоран Терборн, рассматривая феномен «городов власти» в эпоху глобальности, описывает его в категориях «эксклюзивности и приватизации» города [Терборн, 2020: 451–451].
32 Терборн связывает процесс «огораживания» городских территорий с общей тенденцией архаизации: последняя развивается параллельно с эволюцией глобальности, обладая при этом противоположной темпоральной логикой: это «явление конца ХХ века, поворачивающее вспять почти столетний процесс распространения общественных городских и коммунальных услуг» [Терборн, 2020: 452]. При всех страновых и региональных различиях, в основе стремления к огораживанию лежат достаточно схожие механизмы, как психологические («…отвращение, презрение и боязнь обычных людей» [там же: 456]), так и экономические. Эксклюзивность и приватизация городских локаций — симптом наличия в обществе значительного социального неравенства (Терборн даже косвенно сравнивает это явление с расизмом и сексизмом, то есть наиболее скомпрометировавшими себя практиками исключения), и оно же свидетельствует о непреодолении неравенства экономического.
33 Со своей стороны, мы подробнее поразмышляли бы о политической подоплеке «огораживания». Человеку, прогуливающемуся по Москве, не приходится далеко ходить (ненамеренный каламбур) за примерами подобного обращения с городской территорией. Еще в 2011 году ряд переулков и зданий, расположенных в историческом районе Китай-города — в квадрате между Ильинкой, Варваркой, Старой площадью и Рыбным переулком — закрыли не только для проезда городского и личного транспорта, но и для пешеходов. В результате квартал, где находится комплекс объектов, относящихся к администрации президента Российской Федерации, превратился, по сути, в режимную зону, доступ в которую возможен только по спецпропускам. Комментарий общественного движения «Архнадзор» по этому поводу имел вполне предсказуемый заголовок: «Китайский забор» …
34 Этот «Великий Китайский забор», существующий и по сей день, не просто перерезал один из самых органично сложившихся пешеходных маршрутов по историческому центру города, но и лишил доступа к ряду памятников архитектуры, объектов культурного наследия (о котором, формально, так пекутся консервативные режимы). Общественники перечисляют эти здания и локации: «Забор захватывает часть тротуара перед фасадом бывшей гостиницы «Боярский двор», возведенной Федором Шехтелем. Полностью отрезанными от города оказываются Никитников и Ипатьевский переулки… Внутри закрытого периметра оказываются выдающиеся памятники XVII столетия — палаты знаменитого иконописца Симона Ушакова (Ипатьевский переулок, 12) и церковь Троицы в Никитниках — шедевр древнерусского искусства (Никитников переулок, 3)» [Заявление, 2011].
35 Напомним, что это не первый случай создания «запретного города» в Москве: с 1934 до середины 1955 года для свободного посещения был закрыт Кремль; в последние же годы для москвичей все более привычными становится закрытие Красной площади, в том числе на длительный срок (например, на две недели — в апреле-мае 2023 года).
36 Ограничение walkability вообще зачастую ассоциируется с состоянием некоей дисфункции демократии, словно ограничение свободы в физическом отношении — свободы повседневного передвижения частного лица — резонирует с не/свободой, взятой в более широком ракурсе. Еще один знаменитый образ разделенного города, маршрут прогулки по которому обусловлен политическими факторами, — конечно, Берлин в 1961‒1989 годах.
37 О роли Стены в период ее существования и после ее падения написано огромное количество работ исторической и политологической направленности, значительное место занимает осмысление этого явления в исследованиях памяти. Одна из самых авторитетных современных исследователей в области memory studies, Алейда Ассманн, связывает падение Стены с началом новой эпохи в жизни германского и в целом европейского общества: эпохи возвращения подавленных, заблокированных воспоминаний [Assmann, 2020]. Переход между Восточным и Западным Берлином наиболее отчетливо символизировал границу между антагонистическими политическими системами, привычный режим перемещения по городу на долгое время был нарушен и подчинен соображениям «государственной необходимости». Прогулка сменяется побегом; кстати, точное число жертв этих попыток до сих пор не установлено (официальный городской портал Берлина приводит цифру — 600 человек, это очень приблизительно) [Жертвы, 2023]. Писатель Петер Шнайдер в небольшом романе «The Wall Jumper: A Berlin Story», опубликованном в 1982 году и представляющем собой собрание бесед автора с берлинцами, упоминает о некоем городском сумасшедшем, который перелезал через Стену пятнадцать раз — и остался жив… [McEwan, 2005].
38 Марк Оже усматривает в этой почти непреодолимой разделенности городского пространства нечто романтическое. Определенно, это сюжет в жанре темной городской романтики, урбан-готики, помноженной на политический триллер: «...невероятно поэтической атмосферой обладал Берлинский метрополитен в эпоху, когда город был поделен на две половины и когда поезда подводили к этой мистической границе двух миров, а названия некоторых станций, остававшихся недоступными (например, “Französiche Straße”), отсылали к географии городской поверхности и давней истории. Существовало своего рода no man's land — метро между двумя Германиями» [Оже, 1999].
39 Гуляя по центру современного Берлина, прохожий волей-неволей оказывается на маршруте, ведущем «по эту или по ту сторону Стены» —сохраняющей свое пусть символическое, но неизменное присутствие на карте города. Вышеприведенные примеры, на наш взгляд, достаточно хорошо иллюстрируют типы взаимоотношений различных спатиальностей городской среды: это антагонистический или агонистический тип, включающий в себя измерение «коллективной памяти» или замалчивающий ее; имеющий политически эксклюзивный или инклюзивный характер взаимодействия различных акторов, и т.д.
40

Человек наблюдающий, наблюдаемый, неуловимый
41 Паноптизм стал неотъемлемым атрибутом прогулки в современном мегаполисе — в большей или меньшей степени. По статистике на май 2023 года, которую приводит в своем исследовании Пол Бишофф, в городах Китая в среднем насчитывается 626 млн камер наружного наблюдения на 1,43 млрд жителей, то есть около 440 камер на 1000 человек; в индийском Хайдарабаде — 900 тысяч камер на 10,8 млн жителей (83 на 1000 человек), в Сингапуре около 109 тысяч камер на 6 млн жителей (60 на 1000 человек)... Присутствуют в этом рейтинге и города России: в десятку вошли Москва с 214 тысячами камер на почти 13 млн жителей (15,5 камер на 1000 человек) и Санкт-Петербург 75 тысяч на 5,5 млн жителей (13,5 на 1000 человек) [Bischoff, 2023]. Не вызывает сомнений, что эти показатели будут расти с каждым годом, и расти значительно.
42 Еще одной властной инициативой в отношении практики прогулки можно назвать стремление ритмизировать прогулку «сверху». Полагаем, москвичам все еще памятны предложения городских властей о подомовом графике прогулок в период пандемии (мало что вызвало такой шквал шуток, мемов и негодования в социальных сетях). А-ритмичность и/или полиритмичность прогулки — такой же естественно присущий прогулке атрибут (в конце концов, не всем же быть Кантом в этом отношении), как и ее стихийный демократизм. И в этом отношении сущность прогулки резонирует с сущностью города.
43 Полиритмичность и атональность города как особым образом устроенного социального пространства отмечает Анри Лефевр; приведем небольшой фрагмент из сборника эссе «Ритманализ: пространство, время и повседневная жизнь».
44 «Идущий по улице, вон там, погружается во множество шумов, шорохов, ритмов... Напротив, из окна различаются шумы, расходятся потоки, ритмы откликаются друг на друга. Справа внизу светофор. На красном машины стоят, пешеходы переходят дорогу, слабый ропот, шаги, растерянные голоса. Нельзя болтать, пересекая опасный перекресток под угрозой диких кошек и слонов, готовых рвануть вперед, такси, автобусов, грузовиков, различных автомобилей. Отсюда и относительная тишина в этой толпе. Какое-то тихое бормотание, иногда крик, зов… Чтобы уловить ритмы, нужно немного времени, своего рода медитация на время, город, людей» [Lefebvre, 2004: 28–30].
45 Если прочитать этот текст вслух, первая ассоциация — джазовая музыкальная композиция. Такой же «джаз» в движении по городу — прогулка в режиме интуитивного и лишенного всякой прагматики «дрейфа».
46 В процессе производства пространства повседневности пешеход «по отношению к своему положению находится и близко, и далеко, и здесь, и там», отмечает де Серто [де Серто, 2013: 158]. Праздно гуляющий и не совершающий никакого политического жеста, он даже под прицелом камер находится в относительной вненаходимости (в том смысле, в каком этот термин использует культурный антрополог Алексей Юрчак [Юрчак, 2014]). Этот зазор между наблюдаемым и «слепой зоной», кстати, использовался и в ряде городов России, где в условиях невозможности согласовать публичные акции политического протеста, они проводились под названием «народных гуляний».
47 Производство повседневности в процессе прогулки происходит в формате, который де Серто иронично обозначает: «глазеть — гулять». Прогулка создает особый ритмический рисунок перемещения человека по городу: это, можно сказать, хореография городской среды и ее специфический язык, в той или иной степени опосредованный структурами власти. На это сходство обращает внимание и де Серто, отмечающий, что «между фигурами речи и фигурами ходьбы, обнаруживается гомология (можно вспомнить еще и о стилизованной подборке последних в фигурах танца)» [Серто де, 2008: 30]. Но прежде всего у человека должна быть возможность распоряжаться городским пространством и своим свободным временем так, чтобы он мог глазеть — гулять.
48

Вместо заключения
49 Прогулка — наиболее естественный и в силу этого недооцененный механизм производства повседневности. В ней нет ничего от долга, труда, даже от рационализированного процесса творчества, это досуг в самом чистом виде: «современное искусство повседневного выражения», пользуясь определением Мишеля де Серто [де Серто, 2013: 160]. Интуитивное картографирование человеком городского ландшафта осуществляется в процессе обретения визуального опыта — возможно, недолговечного (или записанного в фоновом режиме в хранилище памяти, откуда эти фрагменты будут извлекаться позже в произвольном и, скорее всего, искаженном виде — редуцированном или, напротив, дополненном). Именно город, обладая высокой степенью разнообразия и пространственной динамики, может быть постоянным и бесперебойным источником требуемых для этого ресурсов.
50 В развитие темы walkability мы могли бы обратиться к таким явлениям, как, например, вернакулярные маршруты (в просторечии, «народные тропы»), представляющие собой результат самоорганизации в городской среде — в своем роде практическое следствие коллективного дрейфа. Не меньший интерес вызывают проекты так называемого соучаствующего проектирования, перспективного не только с утилитарной градостроительной, но и с политической точки зрения. Это, однако, чрезмерно увеличило бы объем настоящей статьи, и мы обязательно вернемся к этим сюжетам в дальнейших исследованиях.
51 С учетом всего вышесказанного можно сделать вывод, что повышение уровня walkability в современных городах не только целесообразно с утилитарной, градостроительной точки зрения, но и политически справедливо по отношению к человеку — жителю этих городов. Именно в отношении бесцельной городской прогулки, как представляется, особенно справедливо замечание Ги Дебора: «Во множестве занятий, которым мы заинтересованно или индифферентно предаемся, для нас есть лишь одна по-настоящему увлекательная сторона: это поиск зацепок для нового образа жизни…» [Дебор, 2017: 11].

References

1. Benjamin W. Bodler [Baudelaire]. Moscow: Ad Marginem Press Publ., 2015.

2. Benjamin W. Parizh, stolica XIX stoletiya [Paris, the Capital of the 19th Century]. Benjamin W. Ozarenija [Insights]. Transl. from French by N.M. Bernovskaya, Yu. A. Danilov, S.A. Romashko. Moscow: Martis Publ., 2000.

3. Bichurin N.Ya. Opisanie Pekina [Description of Beijing]. Transl. from Chinese. Saint-Petersburg, A. Smirdin Press Publ., 1829.

4. Breton A., Soupault Ph. Prozrachnoe zerkalo [Transparent Mirror]. Vavilon: Vestnik molodoj literatury [Babylon: Herald of Young Literature]. Transl. from French by D. Gal’, M. Osokin, O. Assovsky. Iss. 2 (18). Moscow: ARGO-RISK Publ., 1993. P. 68‒71.

5. Debord G.-E. Psihogeografiya [Psychogeography]. Moscow: Ad Marginem Press Publ., 2017.

6. Jacobs J. Smert' i zhizn' bol'shih amerikanskih gorodov [The Death and Life of Great American Cities]. Transl from English by L. Motylev. Moscow: Novoe Izdatel'stvo Publ., 2011.

7. Zhertvy Steny [Victims of the Wall]. Berlin.de. Das offizielle Hauptstadtportal. URL: https://www.berlin.de/mauer/ru/istorija/shertwy-steny/#:~:text=С%201961%20по%201989%20год,из%20ГДР%3B%2030%20человек%20с (date of access: 27.06.2023).

8. Statement of the Public Movement “Arhnadzor”. 25.10.2011. URL: https://www.archnadzor.ru/2011/10/25/kitajskij-zabor/#more-8603 (date of access: 15.06.2023).

9. Auge M. Ot goroda voobrazhaemogo k gorodu-fikcii [From the City of Imagination to the City of Fiction]. Hudozhestvennyj zhurnal. 1999. N 24. URL: www.guelman.ru/xz/362/xx24/x2402.htm (date of access: 20.06.2023).

10. Auge M. Vvedenie v antropologiyu gipermoderna [Non-places. An Introduction to Anthropology of Hypermodern]. Transl. from French by A.Yu. Konnov. Moscow: New Literary Review Publ., 2017.

11. Certeau M., de. Izobretenie povsednevnosti [The Invention of Everyday Life]. Vol. 1. Iskusstvo delat [Art of Doing]. Transl. from French by D. Kalugin, N. Movnina. Saint Petersburg: European University at St. Petersburg Press Publ., 2013.

12. Certeau M., de. Po gorodu peshkom [Walking around the City]. Sociologicheskoe obozrenie. 2008. Vol. 7, N 2. P. 24–38.

13. Therborn G. Goroda vlasti. Gorod, naciya, narod, global'nost' [Cities of Power. City, Nation, People, Globality]. Transl. from English by A. Korolev, ed. by V. Danilov. Moscow: Higher School of Economics Publ., 2020.

14. Trubina E.G. Gorod v teorii: opyty osmysleniya prostranstva [City in Theory: Experiments of Comprehension of Space]. Moscow: New Literary Review Publ., 2010.

15. Yurchak A. Eto bylo navsegda, poka ne konchilos'. Poslednee sovetskoe pokolenie [It Was Forever until it Ended. The Last Soviet Generation]. Foreword by A. Belyaev; transl. from English. Moscow: New Literary Review, 2014.

16. Assmann A. Erinnerung, Identität, Emotionen: Die Nation neu denken. Blatter.de. März 2020. URL: https://www.blaetter.de/ausgabe/2020/maerz/erinnerung-identitaet-emotionen-die-nation-neu-denken (date of access: 20.06.2023).

17. Bartzokas-Tsiompras A., Photis Y.N. What matters when it comes to “Walk and the city”? Defining a weighted GIS-based walkability index. Transport Research Procedia. 2017. Vol. 24. P. 523–530.

18. Baobeid A., Koç M., Al-Ghamdi S.G. Walkability and Its Relationships With Health, Sustainability, and Livability: Elements of Physical Environment and Evaluation Frameworks. Frontiers in Built Environment. 2021. Vol. 7. URL: https://www.frontiersin.org/articles/10.3389/fbuil.2021.721218 (date of access: 10.06.2023).

19. Bekiaris E., Tsami M., Panou M. A “Greening Mobility” framework towards sustainability. Transport Research Procedia. 2017. Vol. 24. P. 131–136.

20. Bischoff P. Surveillance camera statistics: which cities have the most CCTV cameras? URL: https://www.comparitech.com/vpn-privacy/the-worlds-most-surveilled-cities/ (date of access: 15.06.2023).

21. Golan Y., Wilkinson N., Henderson J.M., Weverka A. Gendered walkability: Building a daytime walkability index for women. Journal of Transport and Land Use. 2019. N 12(1). URL: https://www.jtlu.org/index.php/jtlu/article/view/1472 (date of access: 12.06.2023).

22. Kärrholm M., Johansson M., Lindelöw D., Ferreira I.A. Interseriality and Different Sorts of Walking: Suggestions for a Relational Approach to Urban Walking. Mobilities. 2017. N 12:1. P. 20‒35.

23. Lefebvre H. Rhythmanalysis. Space, Time and Everyday Life. Transl. from French by: Elden S., Moore G. London, New York: Continuum, 2004.

24. Liao B., van den Berg P.E.W., van Wesemael P.J.V, Arentze T.A. How Does Walkability Change Behavior? A Comparison between Different Age Groups in the Netherlands. Int J Environ Res Public Health. 2020. N 17(2): 540.

25. Manzelat R.R., Emadi M.I., Kamali A.J. City Sustainability: the Influence of Walkability on Built Environments. Transportation Research Procedia. 2017. Vol. 24. P. 97–104.

26. McEwan I. A Tale of Two Cities. The Guardian. 22.10.2005. URL: https://www.theguardian.com/books/2005/oct/22/featuresreviews.guardianreview31 (date of access: 29.06.2023).

Comments

No posts found

Write a review
Translate